от Яшвили потребовали публичного отречения. Но эта история, как и прочие местные истории, не имеет отношения к предмету наших занятий. Тбилиси — не более чем задник, красивый фон для напряженной работы над нетленкой. «I think in the first part of the story you’re working towards style, and in the second part you’re working towards depth» [194]. Профессиональный диалог будущих выпускниц программы MFA. They’re talking shop [195]. Я встреваю невпопад, снова поминаю Сола Беллоу, но Беллоу неактуален. Кстати, если уж говорить об автофикшне, не унимаюсь я, есть и другой автор, чья проза в свое время стала для меня откровением. Не говоря уже о стихах. И, между прочим, с этим автором вы знакомы лично. Вот прямо в эту минуту он дожидается меня у входа в Дом писателей, потому что после окончания нашего занятия мы с ним условились поехать в Давид-Гареджу. «It’s Sergey Gandlevsky, he is a great Russian author and one of my teachers» [196]. Хихикают, как школьницы: «Sergey? Oh, he’s pretty cute» [197].
Между тем Sergey и правда ждет меня у входа в Дом писателей. С ним — наш общий приятель Сережа Артюшков. Оба Сергея сердито поглядывают на часы. Нам ехать почти два часа, хорошо бы успеть засветло. Давид-Гареджа находится на самом юге страны, на границе с Азербайджаном. Монастырь, основанный в VI веке ассирийскими святыми отцами. Лавра и монашеские кельи, выдолбленные в скале. Наскальные фрески, пещерный скит, суровые монахи в длинных черных бородах и черных же рясах. Между Тбилиси и этой обителью — сто с лишним километров пустоты, но на полпути есть селение Удабно, где некий заезжий поляк открыл бар с холодным пивом и уютным двориком. Удабно — это удобно, перевалочный пункт посреди пустыни.
Если продолжить путь от лавры Давид-Гареджа до самой вершины горы, упрешься в границу с Азербайджаном. Оба Сергея отказались от такого похода, но у пещеры «Слеза Давида» я нашел себе новых попутчиков. Приветливая гей-пара, один — радиодиджей из Беларуси, а другой — из Голландии, и обоих зовут Степан. С этими Степами я и полез дальше в гору, добрался до границы и даже незаконно пересек ее, отмеченную ржавыми колышками. Подбежал пограничник, молодой парень. «Эй, вы куда? Это же граница!» «Я… просто гуляю… можно я тут чуть-чуть погуляю еще?» — «Ладно, только далеко не уходи, да?» Отсюда весь близлежащий Азербайджан как на ладони. Местность сильно отличается от Кахетии, где все пышно растет, цветет и спадает горными ручьями. Здесь горная пустыня, точнее, степь, никаких деревьев, одна трава, но трава эта, хоть воды нигде не видно, зеленая, невыгоревшая. Теперь могу хвастаться, что побывал и в Азербайджане, пешком пересек границу. Хотя еще неизвестно, где больше азербайджанского — в этой пустыне или в бруклинском Little Baku, где под экзотично-надрывный мугам угощают кутабами, шах-пловом и ляванги. Помнится, лет десять назад мы с другом Борей пили-плясали там не то на чьей-то свадьбе, не то на чьем-то дне рождения. Ни повод для торжества, ни его виновник или виновница не сохранились в памяти, а вот само место помню отчетливо после стольких лет. Может, в Азербайджане я побывал скорее там и тогда, а не здесь и сейчас?
Вечером в баре Джакира Диас разражается длинной инвективой в адрес белых цисгендерных мужчин, чье время прошло. В новом мире, который представляет Джакира, у белых цисгендерных нет права на голос. «It’s not your turn now, white man, it’s our turn now» [198]. Кто же они такие, те, чье время сейчас говорить? Джакира — пуэрториканка, лесбиянка, профессор литературы в Висконсинском университете. Ее роман «Ordinary Girls» [199] — автофикшн об эмигрантском детстве, coming to America and coming of age, напоминает Новайолет Булавайо, но менее талантливо. Вот именно, что ordinary. Сама же она — массивная и напористая, но с большими оленьими глазами, с кучей комплексов, которые все на виду. Она много пьет и, напившись, несет чушь. Поворачиваюсь к Гандлевскому: кажется, нам пора. Он соглашается: «Стреляем в лампочку и уходим».
Три занятия в неделю, остальное время свободен. «Преподавать, сколько потребуется, а путешествовать — по максимуму». Следующая поездка — в Сигнахи, открыточно-живописный городок в горах, с панорамой Алазанской долины и долины Иори, с монастырем IV века и гробницей святой Нино, крестительницы Грузии, с музеем Пиросмани. Впрочем, ни монастыря, ни музея мы так и не увидели, потому что поездка была неважно организована и все вышло на редкость бестолково. Ехали тремя автобусами, по дороге заблудились (как так? водители-то местные!). В результате, приехав позже, чем было запланировано, решили усушить посещение монастыря в пользу дегустации вин у некоего Пола Родзянкова. Выгрузились из автобусов, и началось бессмысленное топтание на месте. Мы с Гандлевским плюнули, пошли пешком к его дому. Этот дом он купил когда-то в складчину с другом Аликом Дарчиашвили. По дороге зашли и к Родзянкову. Странный тип. Сначала я подумал: какой-нибудь серб или хорват, оказалось — американец, правнук того Родзянко, члена Думы и друга отца Набокова. Налил нам чачи. Раздражался по телефону, кричал «Ваш водитель — идиот, у меня нет времени вас ждать». По всему дому развешаны портреты Евтушенко — единственный поэт, которого он признает (при этом, кажется, не в курсе, что Евтушенко умер). Дом Гандлевского — длинная постройка — стоит на вершине горы, и с веранды, где мы потом пили вино в компании американских студентов, открывается вид на всю долину реки Иори. Это и было лучшим, что мы увидели. Красные крыши Сигнахи, небо, как бы зашкуренное добела там, где горы смыкаются с линией горизонта. Нечто вполне тосканское, а может, и получше, чем в il bel paese [200]. Но задерживаться нам нельзя, на повестке — дегустация кахетинских вин у Пола Родзянкова, который, как мы уже знаем, ждать не любит. Родзянков из тех, кто уверен, что сразу тебя раскусил и знает, как тебя развлечь. За вводными анекдотами следует популярная лекция об истории вина и вообще о происхождении человечества — от Люси, из Африки, где, как известно, ничего нет, одна пустыня, но вот этот первобытный человек шел-шел, срывал фрукты с деревьев, а где и тараканами питался, пока не дошел до Грузии, где сразу цивилизовался. «Встань, Мааза, покажи нам, как твои черные братья срывают фрукты и питаются тараканами…» Мааза растерянно встает, улыбается. Родзянков продолжает нести свой пьяно-расистский бред. «Пол, ну пожалуйста, не надо», — бормочет Миша Йоссель. Одна из
