напоследок Лиэм. Но увещевания Эппл подействовали: приступ ярости прошел, пора идти отсыпаться.
Вообще-то, когда он трезв, этот Лиэм неприхотлив. Его, гордого кельта из Донегола, не смутишь ни банным климатом, из‐за которого одежда липнет к телу, ни спаньем в духоте под противомоскитной сеткой, ни сортиром на помосте с банановыми листьями для подтирки. Это наши девицы, англичанки Софи и Эбби, от всего шарахаются, корчат мины страха и отвращения, на все говорят «Як!». Як — это в Тибете. А здесь — долготерпеливый индийский буйвол месит ногами жижу заливных полей, и человек в конической шляпе идет за плугом по колено в воде. Увы, англичанкам деревенская идиллия не по вкусу. Их стихия — экспатские дискотеки Халонга, Ханоя и Хошимина. Лиэм — другое дело, он ехал сюда именно за пасторалью. Дублинский банкир, он располагает почти двумя месяцами отпуска в году и тратит их на путешествия в самые отдаленные точки мира. Чем дальше от европейского hustle and bustle, тем лучше. В течение первой недели мы довольно много общались, и из этого общения я вынес, что Лиэм — странный тип. Кажется, его картина мира сложилась задолго до того, как он впервые покинул Дублин; никакие путешествия на край света не смогут ничего в ней изменить. При этом он действительно любит путешествовать и, куда бы ни попал, с готовностью принимает новую реальность такой, какая она есть, — возможно, именно в силу своей закоснелости. Принимает, не открывая в ней для себя ничего нового. С таким человеком не очень интересно обмениваться впечатлениями, но, как выяснилось, довольно приятно вместе идти в поход, плыть на ялике, разводить костер. Словом, с Лиэмом мне комфортно, если не считать его пьяных эскапад. Не исключено, кстати, что его тяга к странствиям имеет тот же источник, что и любовь к выпивке. Что-то в его душевном устройстве вечно требует стимуляции, встряски, чтобы затем он мог снова вернуться в непоколебимое состояние равновесия и уверенности в своей правоте. Не было бы встряски, не было бы и равновесия. Так или иначе, Лиэм-путешественник куда симпатичней, чем Лиэм-алкаш.
Между тем сельская местность, лежащая к юго-западу от Ханоя, при всей своей экзотичности (тхыонговские дома на бамбуковых сваях, пещерные храмы) кажется очень знакомой. Нечто подобное я уже видел, причем не раз. «Эта местность мне знакома, как окраина Китая». Хотя нет, как раз на Китай не очень похоже, несмотря на географическую близость и тысячелетие культурного влияния. Скорее на некоторые части Африки. Тропическая флора, массивные диптерокарпусы и веслообразные листья банана; соломенные крыши хижин, дворы с курами и утками, огражденные вывешенными на просушку разноцветными покрывалами, холодильные ящики с пивом, противокомариные спирали, мангалы, на которых жарится трудноопознаваемая мелкая дичь из отряда грызунов. Гольф-кары, используемые в качестве моторикш, продуктовые киоски и придорожные магазинчики, высокая слоновая трава, зеркальные щитки заливных полей, делянки, отмежеванные друг от друга тонкими полосками зелени, войлочный покров гор с бархатной оторочкой утренней дымки. Стрекот цикад и ночное пиликанье лягушек, похожее на звуковой спецэффект из научно-фантастического фильма (позывные с альфы Центавра). Утренний кофе со сгущенкой, обмолачивание и просеивание риса, детское купание нагишом в буром от грязи водоеме, грунтовые дороги, звяканье коровьих колокольчиков… И еще — бурная стройка, вот что сразу роднит Вьетнам с Ганой или Непалом. По всей Азии и Африке пыльные и в то же время опрятные деревни находятся в беспрестанном процессе строительства. Везде — котлованы, стройматериалы, балки, аккуратные горки кирпичей. Эта стройка сродни платоновскому непрерывному становлению («генезису»). В диалоге «Тимей» нам объясняют, что становление присуще материи, восприемнице эйдосов. В китайской же философии восприемницей называют темное женское начало инь. Выходит, мать-материя, темная инь, пребывает в вечном становлении, исподволь воспринимая то, что диктует ей ян. Инь — деревня, а ян — город, куда так рвутся young англичанки Софи и Эбби. Этим девушкам мы с Аллой, вероятно, кажемся старперами, хотя мы старше их всего лет на десять. Но мы еще поглядим, кто тут старпер, когда пойдем в следующий поход в горах.
Горных походов у нас в программе не меньше, чем велопробегов. Впереди еще мраморные горы Нгу Хань Сон, бесконечность ступеней, каменоломни, тоннели и узкие проходы. Все это — не для начинающих спелеологов вроде нас. Приходится то протискиваться боком, то ползти на четвереньках. Руки в ссадинах, пот — градом. И вдруг, распрямившись на входе в подземный зал, замечаешь впереди себя две фигуры, одна из которых почему-то не распрямляет спины. Так и продолжает идти, согнувшись в три погибели. Неужели правда? Догоняешь их, чтобы удостовериться: да, так и есть, это внучка ведет свою бабушку, согбенную старуху, на службу в пещерном храме. Стало быть, и они проделали тот же путь? Невероятно. А ведь они, судя по всему, проделывают его регулярно. Карабкаются, протискиваются, ползут на четвереньках, пока в глубине пещерного лабиринта не покажется наконец сверкающая статуя Будды, вся в огоньках, а за ней — огромный подземный зал, высокие, покрытые барельефом своды, неоновая подсветка. Эта карстовая пещера — сложная система проходов и залов — кажется одним сплошным музеем: всюду статуи и статуэтки, лепные панно и барельефы, скульптурные композиции, напоминающие не то рождественский вертеп, не то хеллоуинские декорации. Даже в эфиопской Лалибэле, уж на что поразительной, я не видел ничего подобного. Где-то жутковато, где-то мимимишно. Но главное — непредсказуемо. Целый мир и целый миф или даже мифология, множество мифов и множество миров (тех самых, существование которых постулирует американский философ Гудмен). «В одном акте сознания — три тысячи миров». А в конце — выход на свет, в храмовый дворик, где растут орхидеи, плюмерии, хризантемы, деревца бонсай; где живет ручная мартышка, скачущая с ветки на ветку хлебного дерева. Дивный ботанический сад под всевидящим оком белого Будды. И — другая бесконечность ступеней, ведущая к гигантской статуе богини Куан в предместье Дананга. Пятидесятиметровая белая богиня стоит в лепестках лотоса; на лице у нее умиротворенная улыбка, а в руке она держит какой-то сосуд — вероятно, с эликсиром, дарующим вечную жизнь. Когда подходишь ближе, белая статуя оказывается ступой, куда можно зайти. А чуть поодаль расположилась огромная серая пагода Линь Ынг. Белая ступа и серая пагода возвышаются на Данангом, как две сестры-великанши, видящие только друг друга да своего младшего брата — Драконий мост через реку Хан.
И все же в какой-то момент все эти пагоды, ступы и пещерные алтари начинают сливаться воедино. В конце нашего путешествия Софи, юная англичанка индийского происхождения, скажет, что она «all templed
