соотношение между Индией и Китаем будет разным. Перемещаясь из Вьетнама в Лаос, мы выходим за пределы синосферы — это первое, что бросается в глаза: другая храмовая архитектура. Орнаментированные арки, шикхары [83], колонны с лотосовидными капителями, вместо фэншуя — васту-шастра [84]. Меньше Китая, больше Индии. А Индия — это медитация. И наше пребывание здесь начинается с урока медитации в одном из залов Золотой ступы. Если бы я составлял рекламный памфлет с описанием путешествия по Индокитаю для какого-нибудь турагентства, я бы назвал его «Восхождения, велопробеги, медитации и массажи». Впрочем, как по мне, восхождение к пещере Ам Фу в Мраморных горах Вьетнама или длинная поездка на велосипедах по набережной Меконга во Вьентьяне — тоже варианты медитации, причем далеко не худшие. Ведь и буддийские монахи практикуют кинхин, или медитацию при ходьбе.
Если закрыть глаза и сосредоточиться (или, наоборот, максимально рассредоточиться), можно попытаться представить себе все, что есть, выстроить наиподробнейшую мандалу — воображение мира, включающее даже те страны, где ты никогда не бывал. Единственное, чего вообразить нельзя, — это пространство. Мысленные страны всегда малы, а наяву даже самая маленькая — огромна, и в этом, кажется, есть какой-то важный буддийский урок, растворение «я», осознание его ничтожности в сравнении с любым пространством. Вот что понимаешь, когда едешь по бесконечной набережной в самой малой из азиатских столиц.
Дальше — городок Ванг-Вьенг, расположенный на реке Нам Сонг в 150 километрах от столицы. На велосипедах, если ехать напрямик, это расстояние можно покрыть за два дня. Но напрямик не получается: во-первых, потому что горы, а во-вторых, потому что после предыдущего марш-броска мои ноги и поясница отказываются от дальнейшего сотрудничества со мной. Придется спешиться с велика и погрузиться в маршрутку. Благо за время пребывания в Африке я уже привык к длительным поездкам во всевозможных матату. А вот к чему еще, по счастью, не успел привыкнуть, так это к заоконным красотам: рисовые террасы, верблюжий горб горы, над вершиной клубится туман; разлапистые банановые деревья, тропический лес, пышущий и кишащий. Все какое-то неправдоподобно выпуклое, утрированно трехмерное. Как будто проснулся внутри картины «Таможенник» Руссо. Бамбуковые хижины, запах навоза, под ногами хлюпает грязь. По запахам и ритму жизни Ванг-Вьенг напоминает Эльмину, тот поселок на юге Ганы, где я работал сельским врачом. Или, вернее сказать, так могла бы выглядеть Эльмина, если бы кто-нибудь взялся ее убрать и отстроить. Если Ханой — это прошлое Шанхая, то Ванг-Вьенг — это светлое будущее Эльмины. Или, может быть, мне так кажется, потому что здесь, как и там, нас встречают мягкие, доброжелательные люди.
Вьет Тхань Нгуен пишет, что лаосцы — «самые кроткие и гостеприимные люди на свете», и добавляет: «если только не хотят вас убить». Ему виднее, он знает здешнюю психологию изнутри (и даже резюмирует ее — от лица своего персонажа — в форме маркированного списка: «уважение к иерархии, почитание старших, готовность к самопожертвованию, говорю „да“, а думаю „нет“, стакан полупуст…»). И все-таки с чего бы им хотеть нас убить? Да, в общем, понятно, с чего бы. На идиллическом фоне рисовых чеков и горного леса здесь (даже здесь!) устроили очередной Канкун — каникулярную развлекаловку для хамоватой белой молодежи. Развлекаловка называется «тюбинг»: пьяный сплав на надувных санках по реке, чьи берега усеяны барами с орущей музыкой. Бар-хоппинг на воде. Одни отдыхающие с визгом падают в реку в чем мать родила, другие извергают в нее содержимое своего желудка. На месте лаосцев я бы… что? Не знаю, что. Но от пьяной толпы, к которой немедленно примкнули и наши попутчики, хочется держаться подальше.
Мы берем напрокат каяки и плывем по порожистой речке мимо известняковой зебры прибрежных утесов — туда, где уже не слышно осточертевшего «Who Let the Dogs Out» [85]. Наш новый знакомый Ди, спокойный и улыбчивый, как все лаосцы, обещал показать нам другую часть реки, «where the locals hang out» [86]. Тоже бар на открытом воздухе, стойки и столики под соломенными навесами, но — без олигофренической музыки и улюлюканья потной молодежи. Клиентов тут мало, и все ведут себя тихо. Единственный, кто шумит, — это сам хозяин бара. Он добродушно пьян и общителен, угощает нас виски из клейкого риса и закуской — из того же клейкого риса с жилистым мясом буйвола (национальное блюдо). С ходу начинает откровенничать про тяготы семейной жизни и так же внезапно меняет пластинку — переходит от задушевных бесед к развеселым играм, каковых в ассортименте имеется две: стрельба из рогаток по консервным банкам и обучение попугая. Говорящий попугай, судя по всему, начал учебу уже давно. Он и кашляет, и мяукает, и смеется скрипучим стариковским смехом, и говорит «Сабайди!». Еще есть исключительно добрый пес, которого наш хозяин просто пинает и бьет — тоже, видимо, развлечение. Мы благодарим за гостеприимство и начинаем прощаться, ссылаясь на то, что каяки в какой-то момент нужно будет вернуть, а мы бы хотели еще поплавать. «Куда же вы? — спохватывается хозяин. — Мы же еще даже не покурили, у меня лучшая трава в Ванг-Вьенге!» Спасибо, но мы не по этому делу, и нам действительно пора.
Вечером нас ждет традиционный лаосский ужин в придорожной харчевне — на циновке, за низким бамбуковым столиком. Салат из цветов банана, рыба в банановых листьях, свиные потроха, клейкий рис и жаркое «ор лам» с сушеной кожей буйвола, цитронеллой, лаосским перцем, аурикулярией и спаржевой фасолью. Слащавая лаосская попса, робко струящаяся из слабого динамика над головой, пасует перед бульдозерным «Who Let the Dogs Out» из соседнего бара. Кому дискотека, а кому — беруши в уши и на боковую. «Кто рано ложится и рано встает, плеши и клеши не наживет», — гласит лаосская народная мудрость.
Утром, пока Эбби, Софи, Лиэм и другие полуночники отсыпаются, мы идем в поход. Ди знает секретные тропы в джунглях, покажет и нам — при условии, что мы сумеем пройти по мосту. Я готов, я в восторге от мостов Юго-Восточной Азии: чего стоит, например, драконий мост в Дананге или мост-пагода в Халонге или тот золотой мост в горах Ба На с каменными опорами в виде рук Будды… Но сейчас перед нами конструкция иного толка: редкие бамбуковые перекладины, две подгнившие веревки вместо перил, хлипкий бамбуковый мост, висящий высоко над быстротечной горной рекой. Ступить на такой равноценно самоубийству. Но деваться некуда: Ди уже на другом берегу (даже он, при всей своей сноровке, шел неуверенно, несколько раз чуть не срывался).
