Мы с Алкой становимся на четвереньки. К черту стыд. Обливаясь потом и дрожа поджилками, тянемся к следующей бамбуковой перекладине, осторожно переносим вес. В юности мы оба чуть-чуть занимались скалолазанием — теперь самое время вспомнить те навыки. А между тем на другом конце моста деревенский шкет лет шести или семи дурачится, раскачивает всю эту шаткость, свешивается головой вниз и висит на одной руке. Ничего не боится, подлец.
В конце концов мы каким-то чудом оказываемся на другой стороне. Дальше — грунтовая дорога через деревню, не дорога, а загляденье. Террассированные поля, свайные жилища с плетенными из бамбука стенами и двускатными крышами, покрытыми пальмовыми листьями; утки и гуси, буйволы, купающиеся в глубокой луже. Пандановые заросли, вертолетные лопасти пальм, огромные листья колоказии и ятрофы, пагоды термитников, шапка тумана, нахлобученная на вершину горы впереди. Сложный аромат тропического леса, мягкая почва под ногами. После этого чертова моста поначалу идти легко (самое страшное — позади), но, как только схлынет волна адреналина, снова становится тяжело. Ноги вязнут в хлюпающей грязи при восхождении на гору. «Скажи, Ди, а на обратном пути нам снова придется идти через этот мост?» Ди подмигивает и объявляет остановку на обед. Разводит костер, достает из рюкзака пакет с клейким рисом и полосками буйволиного мяса. Мы нанизываем мясо на палочки. Жаль, запить нечем, от нашего запаса воды уже почти ничего не осталось. Но Ди успокаивает: вода скоро будет. После обеда — снова в гору, до водопада и речки, из которой можно пить. Ди хотел бы провести экскурсию по этому лесу, сообщить что-нибудь содержательное о здешней флоре и фауне, но, увы, ему не хватает английского. Он силится что-то объяснить, мы не понимаем, и тогда он находит другой способ: вместо рассказа о достопримечательностях джунглей он начинает эти достопримечательности ловить — сначала богомола и бабочку, затем геккона, а под конец, запустив руку в космы какого-то кустарника, вынимает оттуда живую змею.
— А ты уверен, что она не ядовитая?
— Она ядовитая.
— А тебя когда-нибудь кусала змея?
— Много раз кусала.
Ди кладет свою добычу в холщовый мешок, который он, оказывается, всегда носит с собой специально для этого. Поймать ядовитую змею считается хорошей приметой. Кроме того, она источник дохода: можно заспиртовать и продать бутылку со змеиным вином иностранцу вроде меня или Бахыта. А укус — дело житейское, если ты умеешь правильно высасывать из раны отравленную кровь.
* * *
Высоко в горах живут хмонги, про которых я знаю только то, что они пришли откуда-то с юга Китая, где их называли «мяо», и принесли с собой самые причудливые головные уборы во всей Азии, а может, и во всем мире. По этим головным уборам один клан отличается от другого. Никакому Феллини и не снились эти шляпы всевозможных форм — с ушами, рогами, подвесками, батиком и прочими украшениями; поистине невиданное зрелище. В остальном же деревня хмонгов напоминает селения манси и других коренных народов, которые я видел в Сибири. Даже свайные жилища «на курьих ножках» и те похожи. В каждой избушке — по цветному телевизору («плюс электрификация всей страны»). «The Hmong among us», — каламбурит Лиэм, пока Эппл обнимается и раскланивается со своими знакомыми — старейшинами из деревни, точь-в-точь как Наташа Бердюгина раскланивалась с манси из рода Анямовых или Куриковых. И так же как где-нибудь в Африке, в деревне у догонов или у масаи, нас окружает чумазая малышня, одновременно застенчивая и шумная, и мы фотографируемся с ними, хотя я терпеть не могу этот жанр — белый человек в окружении туземных детей, олицетворение пошлости и колониального шовинизма. Но это то, чего они от нас ждут. Есть проявления и похуже, чем это принудительное фотографирование с туземцами. Например, маленькая обезьянка, прикованная цепью к большому дереву. Обычная практика: самку убивают, а детеныша сажают на цепь. Туристам, порывающимся его кормить, продают бананы. Стабильный источник дохода, не хуже змеиного вина, даже яд из раны высасывать не надо. Кстати, свое диковинное вино у хмонгов тоже имеется: настойка на медвежьей лапе. Складывается впечатление, что жестокость к животным — местная тема. Тут же вспоминается и позавчерашний эпизод: как добродушно-пьяный хозяин бара измывался над бедным псом. Интересно, как все это сочетается у них с верой в реинкарнацию? Впрочем, хмонги-то как раз не буддисты; у них своя шаманская вера, за которую, насколько я понял, они и подвергались гонениям в Китае.
Неподалеку от Луангпхабанга есть заповедник, где можно увидеть гималайских медведей. На опушке леса среди долговязых каяпутовых деревьев соорудили вольеры с подвешенными шинами и другими снарядами для питомцев. Первая мысль: до чего же тут медведи тощие! Голодом морят их, что ли? Или просто такая порода? По сравнению с белыми и бурыми азиатские медведи субтильны, как сами азиаты по сравнению с европейцами и американцами. Красивая черная шуба с белым фартучком на груди, сонная медлительность и эта худоба — в их облике есть что-то безмерно печальное, как врожденное знание, что всего в сотне километров отсюда люди настаивают водку на отрубленных медвежьих лапах.
* * *
«Доброе утро, Луангпхабанг» — первый лаосский коммерческий фильм, вышедший на экраны в 2008 году. Незатейливая любовная драма про путешествующего фотографа, который приезжает в Лаос и влюбляется в девушку-экскурсовода. Я пробовал смотреть, но бросил. Все-таки это не Чан Ань Хунг и не Апичатпонг Вирасетакул [87]. Зато теперь я могу похвастаться, что мы побывали в настоящем Луангпхабанге, объездили его на велосипеде вдоль и поперек, видели золотую шапку заката на вершине горы возле храма Пху Си. Утро же начиналось куда интересней, чем в фильме, а именно — с кормления монахов. В течение трех дней, проведенных в Луангпхабанге, мы пробуждались в пять утра и, совершив полагающийся обряд омовения, вместе с горсткой местных пенсионеров вставали на колени на циновках, разостланных у входа в монастырь. Перед собой ставили припасенные с вечера бидоны с клейким рисом. В половине шестого из монастыря выходила колонна молодых монахов с пустыми кастрюльками в руках. Они проходили мимо нас строевым шагом, и мы торопливо кидали каждому в кастрюльку пригоршню риса. Вся процедура занимала около десяти минут. Раздав весь свой рис, обменивались удовлетворенными кивками с пенсионерами и шли завтракать рисовыми оладьями на городском рынке.
Когда я проходил ординатуру, у меня был напарник из Таиланда. Его имя, Джакапонг, оказалось труднопроизносимым для некоторых американцев, и потому он просил, чтобы его называли просто Джек. Как выяснилось, американское имя подсказал ему друг детства, кинорежиссер
