что люди седеют совсем рано. Поначалу я так и подумал: рано поседевший студент. Больше всего в его внешности меня привлекла улыбка, одновременно насмешливая и смущенная. Как будто человек слегка подтрунивает над тобой, но при этом сам к себе не относится слишком серьезно, и, если ты сейчас, переведя стрелки, начнешь смеяться над ним, он охотно к тебе присоединится. Мне подумалось, что человек с такой улыбкой должен быть интересным, хоть и чересчур ироничным собеседником. Я угадал отчасти: интересный, но вовсе не ироничный. Наоборот, трогательно серьезный. Возможно, без этой дурашливо-насмешливой улыбки его серьезность была бы душноватой, но в сочетании с ней выглядела обаятельно.
Если прирожденный рассказчик Янто разнообразил длинные поездки в машине бесконечными легендами и мифами, то Хассан неустанно объяснял и комментировал все, что мы видели вокруг. Так мы узнали, например, что регулировщики, патрулирующие уличное движение, на самом деле безработные. На эту «работу» они нанимают себя сами, в качестве жезла используют обычную палку. А платят им сердобольные автомобилисты, знающие об их бедственном положении. Самопровозглашенным регулировщикам принято давать на чай. Так проявляет себя в городских джунглях «готонг-ройонг», яванский принцип коллективной взаимопомощи.
Первое впечатление от мегаполиса — предсказуемо тяжелое. Не по-африкански (разруха, полное отсутствие инфраструктуры, как в Киншасе или Бамако), а по-азиатски: инфраструктура есть, но перенаселение, смог, люди в отутюженных белых воротничках работают круглосуточно, ездят по два часа в один конец и еле сводят концы с концами. В желтом тумане парят вывески забегаловок Roti’ O и продмагов Indomaret, рекламные щиты с эмблемами Grab (приложение для вызова такси, моторикш, бечаков — словом, индонезийский Uber) и Kojak (вызов такси, доставка еды, система платежей — словом, индонезийский «Яндекс»). Те, кому не по карману такси, набиваются в маршрутки «ангкот» (индонезийский аналог всеафриканских «матату»). В заливе, чьи воды с каждым годом поднимаются все выше, разводят молочных рыб (индонезийский аналог тилапии). Жилые комплексы а-ля «Алые паруса» соседствуют с километрами страшных трущоб. Восьмилетние дети с утра до вечера попрошайничают на улицах (закон запрещает как просить милостыню, так и давать ее, но люди все равно подают — против адата не попрешь). Нищенки берут и сдают напрокат младенцев.
Но есть и островки благополучия. Не островки даже, а целые искусственные острова. Gated communities, как во Флориде. Самый известный из таких оазисов — Пантай Инда Каппук, остров в северо-западной части города. Красивые новостройки, дорогие магазины. Здесь живут китайцы. Они составляют около 5 процентов населения Джакарты, но, по словам Хассана, контролируют 50 процентов экономики. Президент Хабиби, пришедший к власти после дефолта и краха режима Сухарто, попробовал было ограничить влияние китайцев — и продержался у власти всего полтора года. С китайскими инвесторами шутки плохи. Дед Хассана тоже был китайцем, но Хассан не знает даже его настоящего имени. Вонг? Чанг? В былые времена китайские иммигранты часто переиначивали свои фамилии на индонезийский лад. Го становился Гунаваном, Кун — Косасихом. В ту пору китайцы в основном владели захудалыми варунгами, большими деньгами там и не пахло. Дед Хассана был не то даосом, не то конфуцианцем, жег курительные палочки. Вот и все, что Хассан о нем помнит. Сам Хассан — правоверный мусульманин.
— Вообще-то в Джакарте большинство людей — верующие. Но если вы пойдете в ночные клубы в центре города, там и вино рекой льется, и наркотиков навалом, и проститутки. Казалось бы, куда смотрит полиция? Но полиция и армия как раз смотрят куда надо. Они все это дело и крышуют. Говорят, китайцы тоже причастны. Вполне допускаю. И стыжусь, если честно. Китайского во мне, конечно, немного. Я сунданец, и этим все сказано. Но вы заметили, что мои глаза чуть более раскосые, чем у среднего индонезийца? Это китайская кровь. Зато кожа у меня смуглая, как у всех.
У Хассана пятеро младших братьев и сестер. Все они уже давно обзавелись семьями, Хассан — единственный холостяк.
— Мне сейчас тридцать девять, значит, остался всего год. К сорока я должен жениться, так я решил. Главная проблема — в деньгах. У моей семьи нет денег, чтобы оплатить мне свадьбу, хоть я и старший ребенок. Все, что было, ушло на свадьбы моих братьев и на матушкин хадж. Она у нас — бу Хаджи [131]. Единственная их всех нас, кто совершил хадж. Мы ею очень гордимся. Но хадж стоит сорок тысяч рупий. Так что свадьбу мне придется оплачивать самому. Ничего, я коплю, стараюсь. Уже не так много осталось.
— А невеста у тебя уже есть?
— Да, это еще одна проблема. Невесты пока что нет. Но я ищу.
— А твоя семья не участвует в поиске?
— Я им запретил. Сказал: сам выберу. Вот теперь ищу. И коплю. Кроме этой работы у меня еще две. Продаю машины и недвижимость. Правда, до сих пор ничего не продал.
— А сколько ты этим занимаешься?
— Да уж год почти. Еще у нас с отцом есть семейный бизнес. Ну такой. Может, вас удивит… Дело в том, что во время пандемии людям надо было чем-то заниматься, пока они взаперти сидели. И многие индонезийцы стали коллекционировать бойцовых рыбок. Так вот, мы этих рыбок теперь разводим в пруду рядом с отцовским домом. Рыбки продаются куда лучше, чем дома и автомобили. Жаль только, что стоят они куда дешевле, много денег на этом не заработаешь.
Улыбается своей стеснительно-подтрунивающей улыбкой, но говорит на полном серьезе. Какие уж тут шутки?
— Можно я отлучусь на пару минут?
— Отлучись, конечно, если тебе нужно.
— Извините… дело в том, что я курю. Понимаю, что это плохо, но ничего не могу с собой поделать. Вряд ли вам захочется дышать моим дымом, тут и так воздух не слишком чистый. Так я зайду за угол, чтобы вы ничего не видели и не чувствовали.
Получив разрешение курить прямо тут (все понимаю, сам когда-то курил), он достает самокрутку, затягивается и, нагнувшись к ветке жасмина, занюхивает вкус сигареты цветочным запахом.
— Это жасмин, да?
— Кажется, да. У вас на Яве вся флора другая, но жасмин я узнал. Он и у нас растет.
— Знаете, когда я учился в старших классах, у нас была директриса, она всегда носила с собой ветку жасмина и все время ее нюхала. А потом она внезапно умерла, кажется, от сердечного приступа. И после ее смерти по всей школе несколько дней пахло жасмином. Все это замечали, но никто так и не смог объяснить. Видимо, это она приходила с нами попрощаться. Как вы думаете?
Я вежливо улыбаюсь. И
