Старпом выскочил из штурманской, опустил стекло.
– Восемьсот пятнадцатый! – кричали. – Готовьтесь отдать концы!
Мы сошли с «голубятника». Бичи уже успели уйти. Палуба снова была серая, по ней ходили брызги от кормовой волны. Базу, наверно, разворачивало на якорях, и мы поворачивались вместе с ней.
– Шалай! – крикнул старпом. – Зови там швартовных, трансляцию не слышат, черти.
– Зови негров, Шалай, – сказала Лиля.
Я пошёл звать. Они там и правда заспались, долго не отвечали. Потом кто-то вякнул из темноты:
– Выходим, не ори.
Когда я вернулся, сетку ещё не спустили, и лица у обеих были тревожные – спустят ли её вообще, не пришлось бы на траулере задержаться, да с ночёвкой. Я их успокоил – пока их не подымем, концов не отдадим.
– Раз Сеня говорит, – сказала Лиля, – значит, так и будет. У него слова с делом не расходятся.
Я смолчал. Сетка уже пошла. «Маркони» поймал её и отвёл от трюма.
– Ой, я боюсь, – сказала Галя. Она улыбалась, но как-то бледно.
– Мать, – сказала Лиля, – спускаться же страшнее. Ты вверх смотри.
Но рука у неё у самой подрагивала, когда она мне пожала локоть, – слава богу, молча пожала.
«Маркони» тоже с ними вцепился.
– Ты-то куда? – Я стал его отрывать. Совсем он сомлел и ещё геройствовал перед девками, держался одной рукой.
– Аппарат-тура, Сень. Чес-слово, у меня там аппарат-тура, не веришь?
– Восемьсот пятнадцатый! – в «матюгальник» сказано было с приложением. – Что у вас там с сеткой?
Я его отпустил, «маркони». Чёрт с ним, никто ещё из моряков не сваливался. Девки бы только не свалились. Сетка раскачивалась сильно, я боялся – грохнется об базу. Но обошлось, ухман её попридержал на середине высоты, а потом разом вздёрнул над бортом. Лиля ещё выглянула, чуть бледная, махнула мне и исчезла. Ухман их там отогнал.
Волна ударила нам в корму, и пароход пронесло вперёд. Кранец заскрежетал между бортами.
– Восемьсот пятнадцатый! – крикнули с базы. – Срочно отдавайте концы!
Старпом высунулся из рубки.
– У нас ещё люди на базе!
– Вам сказано – отдавайте концы!.. Отходите немедленно!
Старпом куда-то метнулся от окна, я подумал – трансляцию врубить. Но вдруг взбурлил винт, и нас медленно потащило назад, а бортом навалило на базу. Мостик ударился об её верхний кранец – покрышку от грузовика – и зазвенел.
– Куда?! – с базы орали. – Куда отрабатываете? Глаза у вас на затылке?
Старпом опять появился в окне.
– Отдать кормовой! – чуть не взвизгнул.
И тут нас качнуло с кормы. Корма задралась, потом пошла вниз – поначалу медленно, потом всё быстрее, быстрее – и опустилась с ударом…
Я не устоял на ногах. А когда поднимался, услышал с базы:
– …вашу мать, отходите! Мало вам этого?
И увидел старпома – он ко мне бежал, белый, с трясущимися губами. Я не понял, когда он успел выскочить из рубки. И – зачем выскочил.
– Хватай топор! – Он мне кричал. – Руби кормовой!
Я кинулся к дрифтерному ящику, потом – с топором – в корму. Конец натянулся и не звенел уже, а пел. Но рубить его не пришлось, он вдруг ослаб на секунду, и я успел сбросить несколько шлагов. А когда он опять стал натягиваться, корма уже отвалила. Я подождал, когда он снова послабеет, скинул последние шлаги, и конец выхлестнуло из клюза.
Борт плавбазы отодвигался, на ржавых цепях высоко подпрыгивали кранцы – толстенные чёрные сарделины. И тут я увидел нос того траулера, который стоял за нами. Он тоже теперь отходил. Фальшборт на нём смялся, оборванный штаг болтался в воздухе, а вся кормовая обшивка погнулась внутрь. Я сразу и не заметил всего, занят был концом, а теперь только и понял, как всё вышло, когда этот олух отработал назад. Корма у нас поднялась на волне, а у него нос опустился, а потом они двинулись встречно… Чистый «поцелуй». Но что же там с нашей-то задницей? Я перегнулся через планширь – огромная была вмятина, с трещиной, возле баллера [53]. Но сам-то руль не заклинило, он работал, я слышал, как гремят штурцепи.
База уже едва виднелась за сетью дождя. Когда он пошёл, я тоже не заметил. Всё скрылось в сизой пелене. Только донеслось, как сквозь вату:
– Восемьсот пятнадцатый, идите в Фугле-фиорд!..
Я пошёл на палубу. Волна катилась по ней и шипела, а трюма были открыты настежь, и только один кто-то, в рокане, возился с лючинами. Я стал ему помогать.
– Ты где шлялся? – повернул ко мне мокрое лицо. С рыжих усов капало. Бондарь.
– Не шлялся. Кормовой отдавал.
– Хорошо ты его отдавал! Вовремя.
– Отдал, когда приказали. И не ори, сволочь.
– Удрали, никому дела нет, что потонем…
– Не тонем ещё, успокойся.
Мы уложили все лючины, стали накрывать брезентом.
– С Лиличкой там ласкался? Жалко, я вас вместе не застал. Убил бы.
– Ну, меня – ладно, а её-то за что?
– А не ходи на траулер, сука! От них всё и происходит.
Брезент мы натянули, теперь заклинивали. Он стучал ручником и матерился по-страшному. И когда он ещё о ней прошёлся, тут я озверел. Я встал над ним с ручником и сказал, что ещё слово – и я ему башку размозжу и выкину его за борт. И никто этого знать не будет. Я и забыл, что мы из рубки-то были как на ладони. Мы были одни на палубе, одни на всём море, и дождь нас хлестал, и делали-то мы одно дело, а злее, чем мы, врагов не было.
Он на всё это посмеялся в усы, но притих. Всё-таки я единственный ему помогал.
– Ладно, не трать энергии, нам ещё второй задраивать.
Второй задраили молча и пошли в кап. Там скинули роканы в гальюне.
– Вот и все дела, вожаковый, – он мне сказал. – Больше не предвидится. В порт отзовут.
– Думаешь?
– Ты пробоину-то видал?
– Снаружи.
– Сходи изнутри посмотри.
Мы сошли вниз и разошлись по кубрикам. В нашем – какое-то сонное царство было; не знаю, слышали они удар или нет. Или на всё уже было начхать, до того устали. По столу веером лежали карты и чей-то рокан, на полу – сапоги с портянками. Я пошёл пробоину посмотреть.
3
На камбузе возился у плиты «юноша», закладывал в неё лучины и газету.
– Полюбоваться пришёл? Есть на что.
Люк в каптёрку был отдраен. Я подошёл заглянуть. Воды было на метр, в ней плавала щепа для растопки, ящики с макаронами, коровья нога, банки с конфитюром, – горестное зрелище, я вам скажу. Но главное-то – сама пробоина. Я всё-таки не думал, что она такая огромная,
