можно.
Откинул петлю, Галя стала к штурвалу, а он её сзади облапил.
– Ой, какие ручки! – Галя запела.
– Это не ручки, это шпаги.
– Шпаги? Ой, как интересно! Те, которые у мушкетёров?
– Совершенно те же самые. А крутят их вот так, Галочка.
Крутил он её, в основном, у бичей на глазах. В общем, дела у «маркони» с ней были в самом разгаре, а хохоту – вагон с тележкой.
– Получил моё письмо? – спросила Лиля.
– Да.
Мы отошли в угол рубки. В дверное окно видно было открытое море, зыбь с белыми гребнями шла на нас, как полки на штурм, и птицы носились косыми кругами.
– Сердишься, что я тогда не пришла?
– Нет.
– Что-то разговор у нас… «да», «нет»…
А какой он ещё мог быть? Я – в рокане, на нём чешуя налипла и ржавчина с бочек. Старпом бы меня вполне мог выставить из ходовой, и пришлось бы послушаться.
– Я понимаю, – она улыбнулась, – ты тут не на своей территории.
– Вроде этого.
– А вот это картушка, – «маркони» там объяснял.
Чтобы поглядеть на эту картушку, Гале надо было перегнуться через штурвал, а ему – прижаться к её щеке. Галя его шлёпнула по рукам.
– Вот так ты, значит, живёшь? – Лиля меня спросила. – На берегу я как-то всё иначе себе представляла… В общем, я кое-что про тебя поняла. Кроме одного: как же получилось – ты с флота хотел уйти, а пошёл в море?
– Это долго объяснять. Как-нибудь потом.
– Ну, зачем… Механизм твоих решений мне приблизительно ясен. Я даже, когда ты мне всё это говорил, почему-то подумала, что будет как раз наоборот. – Говорила она со мной как-то свысока, мне что-то уныло сделалось. – Странный ты всё-таки парень. Неглупый. «С мечтой», как говорят. Почему всё это тебя устраивает?
– Деньги добываю.
– Неправда, я знаю, как ты к ним относишься. Мы с тобой, кажется, три раза были в «Арктике»? Ты их тратил – не как обычно мужчина перед женщиной, когда хочет показать широкую натуру. А как будто они тебе карман жгут и ты от них хочешь скорее освободиться.
– Может, мне просто интересно тут. Хочу что-то главное узнать о людях.
– Ты ещё не всё про эту жизнь знаешь?
– Про себя – и то не знаю.
– Скажи мне, ведь ты мог бы в торговый перейти? Если ты так любишь плавать. Там же всё-таки лучше. Рейсы – короткие, заходы в иностранные порты. Увидел бы весь мир.
– Шмоток бы понавёз…
– И это неплохо. Но главное – мир повидать.
– Да я ходил с ними один рейс, до Рейкьявика. С боцманом поругался. Больше они меня не взяли.
– Из-за чего же вы поругались?
– Не помню. Характерами не сошлись. Взглядами на жизнь.
– Но ты же мог на другое судно оформиться. Где боцман получше характером.
– Он-то получше, да штурман какой-нибудь похуже. Или ещё кто…
– А нельзя с ними как-нибудь ладить? Просто не замечать, и всё. Ну, вот этот боцман, что вы поругались, – какое тебе дело до его взглядов на жизнь?
– Да мне-то чихать. Он сам ко мне прилип. «Будешь, говорит, мне докладывать про настроения экипажа». Тоже, нашёл докладчика! Почему – я?
– В каком смысле – докладывать?
– Ну, может, кто золото вывез, обратно – валюту повезёт. Или какие-нибудь товары запрещённые. Или – книжки. А то – вообще за границей хочет остаться.
– Вон что! И как ты ему ответил?
– Плюнул, да и пошёл от его бесстыжей морды.
– Но можно же было и по-другому: «Настроение экипажа прекрасное, ничего подозрительного не замечаю».
– Ну… это я как-то не догадался.
Она улыбнулась, посмотрела искоса.
– Нужно сдерживать свои чувства.
– Вот и учусь. Зато здесь я лаяться могу, сколько душе угодно. Никто меня отсюда не погонит.
Она спросила, отведя пряди от щеки:
– Лучше всего – в самом низу общественной лестницы?
Не понял я, что это за лестница. И почему я – в самом низу. Пожал плечами.
Она сказала, задумавшись:
– Наверное, в этом есть своя прелесть. В сущности говоря, живёшь – стерильной жизнью. Чисто и бесхлопотно. Даже позавидовать можно… Но я, кажется, поняла теперь, кто ты. Знаешь, ты – Ихтиандр. Жить можешь только в море, а на берегу – задохнёшься.
Опять я её не понял.
– Ну хватит! – Галя объявила. – Мне уже надоело, мы всё крутим и крутим. Покажите нам ещё что-нибудь.
– Мы крутим только пять минут. А вот он, – «маркони» на меня показал, – по два часа его крутит на вахте. И не надоедает.
Галя на меня посмотрела с уважением.
– Ему тоже надоедает, – сказала Лиля, – только он у нас такой мужественный, никогда не жалуется.
– Кто, Сеня? Мой лучший друг!
– А вон там чего? – спросила Галя. Показала на дверь радиорубки.
– Моё хозяйство. Дом родной.
Галя потребовала:
– Хочу посмотреть на твой дом.
«Маркони» быстренько свою койку застелил. Простыни у него были серые, наволочка тоже не крахмал. Галя отвернулась деликатно, потрогала пальчиком магнитофон, передатчик.
– Можем завести музыку. Желаете?
– Твист? Ой, здорово!
Он кинулся заправлять бобину и тут же ленту порвал. Пальцы его что-то не слушались.
– Не надо, – сказала Лиля. – Мы же тут мимоходом.
«Маркони» всё заправлял ленту и рвал.
– А это что? – Галя уже на часы показывала – стенные, над его передатчиком.
– Это? Обыкновенные судовые часы.
– А что за полосочки?
– Какие полосочки?
– Вот эти, красненькие.
– Не полосочки, а сектора. По три минуты. В это время «SOS» прослушивается. Все радисты слушают море.
– И музыку?
– Ни боже мой! Никакой музыки. Исключительно сигналы бедствия.
– Ну, мать, – сказала Лиля, – ты у меня совсем оскандалишься. Надо знать святые морские законы. Вот сейчас как раз без шестнадцати, где-то, наверное, пищат. Кто-то терпит бедствие.
– Да-а? – сказала Галя. – А почему же мы не слышим?
– У базы стоим, – объяснил «маркони». – Ихний радист слушает. А у нас и антенна сейчас снята.
Прилипли они к этим часам крепко. «Маркони» мне подмигнул – чтоб я с ним вышел. Затворил дверь.
– Ключик не требуется?
– Какой ключик?
– От каюты, «какой». Я сейчас с Галкой на базу поднимусь, у ней там отдельная. Старпом не сунется, я предупрежу.
– Иди ты…
Я открыл дверь. Обе стояли в радиорубке как неприкаянные. Слышать они, конечно, не могли – качало, и кранец бился о борт, но Лиля на меня посмотрела и усмехнулась.
– О чём это вы там? – спросила Галя.
– О том, что нам пора уже, загостились.
«Маркони» их выпустил и за спиной у них помахал ладошкой около уха.
– Главное, мать, – сказала Лиля, – не загоститься, уйти вовремя.
С базы что-то кричали нам.
