из горлышка.
– Кстати, – сказал я, – чтоб не забыть. Ванька Обод у нас списывается, бабу свою хочет застать. Ты отбей-ка его бабе радиограммку, что он возвращается, – вдруг и правда застанет.
– Отобью.
Он помотал головой, вздохнул, опять потрогал щеку. Ему ещё хотелось про свою Галю потравить, так это я понял.
– Слушай, – я спросил, – на кой она тебе?
– Сам удивляюсь. А в общем, ни на кой.
– Влипнешь ещё.
– Э, куда мне влипать! Меня от любого влипа трое потрохов сберегут, и баба такая, что только в гроб меня из когтей выпустит. Но я ж ей тут, на море, звон сделаю! И пускай до неё дойдёт, я даже рад буду. Хочется мне, Сеня, хоть последнюю молодость от своей бабы отвоевать. – Он поерошил волосы. Очень уж они были редки. – Вот, до темечка доползёт лысина – тут я вполне успокоюсь.
Я ждал, когда он про Лилю хоть мельком вспомнит. Наверняка же он с ней говорил обо мне. Он как будто угадал:
– А твоя-то всё расспрашивала, как ты да что ты. Язык у меня отсох – тебя хвалить.
– Зачем бы это ей?
– Зачем! Замуж ей – пора вроде?
– За меня, что ли?
Он засмеялся.
– Молодой ты ещё, Сеня. Молодой, необученный. Если баба любит, то хуже моряка для неё мужа нету, а если не любит – то нету лучше. Круглый год ты по морям, по волнам, только весточки от тебя и груши. Чувствуешь, какая малина.
– Ну, она про это не думает.
– Смотри-ка, до чего особенная! Не думает, но – прикидывает. Сама себе в том не признаётся. Ты женился б на ней?
– Не знаю.
– Это опасно, Сеня, когда не знаешь.
– Ну, не для меня она. И я – не для неё.
– Почему бы это, Сеня? Она образованная, да? Институт кончила? Какой же институт, рыбный? И что – она больше твоего про рыбу знает? Книжек больше прочитала?
– Она, наверно, знает, какие читать.
– Этого никто не знает, пока не прочтёт. Ах, Сеня! Нам с тобой совсем другое нужно.
– Что же нам нужно?
– Ну, как минимум, чтоб по нас тосковали, когда мы в море качаемся. А главное – жить бы не мешали, когда мы приходим. Не висели бы гирями какими-то! Сколько мы пороху тратим, а потом сами же в мышеловке сидим. И учти, Сеня, она тебе тоже жизни не даст. Знаешь, чем она тебя держать будет? Тем, что она тебя облагодетельствовала. Век ты ей будешь обязан. Такая это девка, я кожей чувствую.
Ну, дальше-то можно было и остановить его. Что я хотел про неё знать, я сам выясню.
– Спрашивала она у тебя, что, наверно, «трудный у него характер»? У меня то есть.
– Спрашивала, Сеня.
– Говорила, что ко мне подход нужен особенный?
– Говорила, Сеня.
– И что не всякая, мол, согласилась бы со мной иметь дело?
– И про это, Сеня.
Вот тут мне сразу грустно сделалось. Оттого, наверно, что она не соврала, когда говорила: «Я – как все».
– Ну, кончили об этом, – я сказал. – Ты спать будешь?
– Хотел бы, да кепа должны запрашивать с базы. Чего-то там про нас решают.
Мы ждали часов до двух, допили всю бутылку и не дождались вызова.
4
Утром причалил к нам катер с плавбазы.
Каждый после чая слонялся как хотел, когда увидели – он режет зеркальную воду в бухте. Зашёл к нам с правого борта, хоть ближе было с левого – начальство, стало быть, пожаловало.
Мы его притянули, наладили трап, и вот кто по нему сошёл – собственной персоной Граков.
С «Арктики» он уже обветриться успел, как-то поздоровел. Спрыгнул на палубу, как молодой, улыбнулся нам по-отечески, зубы показал золотые.
– Что носы повесили, утопленники? Ну, понимаю, понимаю, когда план срывается, это обидно.
Такое, значит, было начало. Кеп вышел его встречать, он с кепом едва-едва поприветствовался и снова к нам, палубным:
– С таким-то капитаном унывать? Ну, Николаич, веди, показывай свои раны.
С Граковым сошли ещё групповой механик, тощеватый, сутулый, в синем плаще с капюшоном, и пара работяг – сварщики, в руках у них ящики были с электродами, молотками, клещами. Повалили все в корму. Граков первый в каптёрку полез. Там уже доски боцман проложил, чтоб начальство ноги не промочило. Граков там походил, доски под ним гнулись, снял перчатку и пальцем пощупал край пробоины.
– Н-да… Обидели вас чувствительно.
Групповой механик тоже спустился, тоже поглядел, но – молча. Вид у него скучный был, наморщенный, как перед первой стопкой.
Граков спросил:
– А что по этому поводу стармех думает?
Кто-то уже позвал «деда», он стоял над люком. Кашлянул в кулак и сказал:
– Думает, что чепуха.
Граков от его голоса вздрогнул, выгнул шею, чтобы увидеть «деда», и чуть потемнел.
– Ну, не совсем чепуха. Но если команда горит желанием…
– Команда-то горит. Пока не зальётся.
– Ну, что за настроение, Сергей Андреич, я тебя не узнаю.
Граков стал вылезать. «Дед» стоял ближе всех и мог бы подать ему руку, но не подал. «Дедов» начищенный штиблет был как раз против его лица. Граков на него поглядел и поморщился. Но «дед» не убрал ногу, пока тот не вылез.
– Не узнаю, – опять сказал Граков. – Сам говоришь: «чепуха», а настроение… Этак ты нам бичей деморализуешь.
– Сходим ко мне в каюту, объясню. И акт покажу.
– У тебя уже и акт составлен? Ну-ну. Группового тоже приглашаешь?
– Конечно, – сказал «дед». И подал групповому руку. – Он-то, надеюсь, и поймёт.
Граков опять потемнел, но смолчал.
Пробыли они у «деда» минут пятнадцать. Вышли, заглянули через планширь. Мы гурьбой стояли поодаль.
– Что-то сомнительно, – Граков поглядел на группового. – Как твоё мнение?
Тот опять заглянул, как будто ему мало было одного раза.
– Не мешает прислушаться к Бабилову.
– А мы что делаем, Иван Кузьмич? – Граков спросил досадливо. – Мы разве не прислушались? Но надо же решать по существу.
Групповой пожал плечами. Решать ему очень не хотелось. Граков подождал и отвернулся от него.
– Что ж, Сергей Андреич. Твои соображения, конечно, весомые. Тем более ты акт составил. Стал, так сказать, на официальную точку зрения. Тем самым ты с себя ответственность как бы снимаешь…
«Дед» как будто не слушал его, смотрел на фарерские сопки.
– Ну, естественно, ты о безопасности обязан думать. На то ты и стармех. Никто тебя не осудит, если ты находишь, что судно – аварийное и надо его вести в док. В таких случаях лучше, как говорится, перестраховаться. Никто не осудит, ты прав. Но стране рыба нужна, вот
