Да он у нас – душа парохода! Весь экипаж в нём сипы черпает в трудные минуты жизни.
– Вот вы его и заездили. Может, и была у него душа когда-то, да вы из него вынули.
– Сень! – Дрифтер ко мне стал приглядывался. – А у тебя и правда взгляд какой-то неродной. Сень, смягчись. Ведь на такую королеву смотришь!
– Правда, – сказала Клавка, – что ты против меня имеешь?
Ты не кошка, я подумал, ты змея. Тебе ещё надо, чтоб я при этих двоих сказал, что я против тебя ничего не имею. Нет уж, что я решил про тебя – то сам решил. А ты от меня слова не дождёшься.
– Да ничо он не имеет, – сказал дрифтер. – Правда ж, Сеня?
– Почему же молчит? Рыженький, почему молчишь?
– Знак согласия, – сказал дружок.
– Так пойдём тогда, захмелиться дам. Хочется же перед отходом?
– А мне – можно? – спросил дрифтер.
– Вы и так весёлые. А вот он – грустный. А я грустных прямо ненавижу. Вся жизнь от них колесом идёт…
Я всё молчал. Клавка засмеялась, махнула рукой и пошла.
– Чо ты? – сказал дрифтер. – Баба ж тебе авансы выдаёт.
– Ничо не значит, – сказал дружок. – Он правильно держится. Ты правильно держишься, кореш. Она тут не тебе одному авансы выдавала. Вот-вот уже – до дела дошло. А в последнюю минуту – вывёртывается!
Дрифтер отчего-то вздохнул. И опять они за своё принялись:
– А «Боцман Андреев» – это, скажи, не пароход?
– Ещё какой пароход!
Насилу я его оторвал от дружка. Пошли в сетевой трюм. Я спросил по дороге:
– Больше к этой базе не подойдём?
– Нет, Сеня, она нынче в порт уходит, полный груз. Так что упускаешь ты шанс. Если надо – беги, я сетки один донесу.
– Не надо…
В сетевом трюме мы ещё полежали на сетях, – у дрифтера и там дружок нашёлся, – покурили втихаря. И когда выехали на лифте на верхнюю палубу, уже смеркалось. Ветер посвежел, и базу сильно раскачивало, срочно нужно было отходить.
Сетки мы покидали к себе на палубу. Пароход ходуном ходил, и одна в воду угодила, Серёга её багром вытаскивал – с матушкиной помощью. В это-то время я и увидел Лилю – в брезентовом дождевике с капюшоном. Смотрела через планширь на наш пароход. Может быть, слышала, как я ругался, когда Серёге наставления давал.
Подошла, подала руку. Рука у неё всё та же была – тёплая, сухая и крепкая. И та же улыбка – милая, немного смущённая. Но что-то переменилось у нас с нею. Не знаю даже что. Как будто и нечему было меняться.
– А я уже ваш СРТ различаю. У него на мачте самолётик с пропеллером.
– Это не только у нашего, многие делают.
– Для чего?
– Так, игрушка. Пропеллер вертится – всё веселее.
– Но я всё-таки различила!
Дрифтер увидел, что я задержался, и тоже решил куда-то сбегать.
– Сень, ты меня дожди, вместе спустимся.
Она спросила.
– Пробоина у вас – серьёзная?
– Авось не потонем.
– Почему – авось?
– Всё в море случается.
– Так просто, само по себе? А мне говорили – серьёзная.
– Чепуха, дело не в ней.
– А в чём же?
Я хотел рассказать ей про «дедовы» опасения, но раздумал. Долго рассказывать, да и не к чему ей.
– Тоже чепуха…
– А у вас, я слышала, списался кто-то. Я думала – ты.
– Нет, не я.
– Я знаю. Просто, подумала – как было бы славно, если бы ты. Поплыли бы вместе. Мы ведь сейчас уходим, ты знаешь? Гракова только дождёмся, он там у вашего кепа в каюте.
А ведь и правда, всё можно было переиграть. Позвать Жору-штурмана, наврать ему что-нибудь, он же у Ваньки Обода бюллетень не спрашивал. Кто-нибудь мне подаст шмотки, а я Шурке смайнаю бритву. Не забыть бы только сказать, чтоб Фомку выпустили. И мы поплывём на этом чудном лайнере. Вместе, вдвоём. Ах, синее море, белый пароход!
– Не решаешься? Знаешь, тут даже все удивились, когда вы решили остаться, я многих расспрашивала. Вы просто дети! Какое-то дикое легкомыслие. «Авось обойдётся». Ты же понимаешь, что это глупо? Разве мужество в том, чтобы лезть очертя голову?
В первый раз ей не всё равно было, что со мной будет. В первый раз она меня просила о чём-то, предлагала. Это понимать надо!
– Что же я, сбегу, как крыса, а другие останутся?
– Вот чего ты боишься! Лучше, конечно, утонуть за компанию.
– Ну, не обязательно утонуть…
– Ты же сам сказал – в море всё случается. Боишься быть не как все?
Это правда, я этого боялся. Но вот «дед» не боялся быть «не как все», а тоже оставался.
– Насмешек боишься? Неужели это всего страшнее?
Я когда-то мечтал о такой минуте, когда она обо мне озаботится. А теперь она не то что заботилась, она за меня боялась. Но радостно мне не стало. Если б даже я и списался, так с «дедом» могло без меня случиться, и я бы себя всю жизнь за это казнил.
– Ну, решайся.
Нашего «Скакуна» подкинуло на волне, приложило бортом о кранец. Она вздрогнула.
– Если б меня четвертовали, я бы и то не согласилась!
И так она это сказала испуганно, что я вдруг её притянул к себе и поцеловал – в губы. Они у неё были холодные и чуть потресканные. Я сам от себя этого не ожидал, и она не ждала, отшатнулась. И от этого ещё больше смутилась.
– Ну вот, здрасьте… Какая лирика.
Сверху послышалось, из динамиков:
– Восемьсот пятнадцатый, поторапливайтесь с отходом!
Внизу Жора-штурман высунулся из рубки:
– Ясно-ясно, закругляемся!
Ухман подал сетку. Я подошёл и взялся за неё. По палубе к ней бежали «маркони» и дрифтер.
– Так что же? – спросила Лиля.
– То же самое. Всё обойдется.
Она сказала, улыбаясь чуть насмешливо:
– Кажется, я всё про тебя поняла.
– И как?
– Такой, как я и думала. Но убедиться всегда ценно.
– Напишешь мне в море?
– А думаешь – это нужно? Ты же для меня чужим мнением не пожертвуешь. А знаешь – был момент, когда мне вдруг так захотелось с тобой… пообщаться, как говорят. Но раз тебе этого не нужно, то письма, прости меня…
Мне показалось, она это не только с грустью говорит, но и с каким-то облегчением.
«Маркони» с дрифтером добежали, вцепились в сетку.
– Ну, ни пуха! – Лиля нам всем помахала рукой. – К чертям! Сто футов вам под килем!
– Вот это да! – Дрифтер заревел восторженно. – Вот это женщина!
Сетка взлетела над бортом, над Лилей, и стала опускаться. Вдруг резко остановилась –
