что поднимает с полу незадачливо рассыпавшиеся кишки дорожного мешка. Он и в самом деле вытряхнул какую-то чепуху, даже не поняв толком, для чего она служила.
Айбар разочарованно покачал головой. Он стыдился признаться, что уже заболел этим сокровищем. Не для денег, нет – какие уж деньги? Кто купит и сколько потом сидеть в тюрьме? Просто хотелось порадовать Агнессу, принести ее законное приданое, ни разу не виданное в жизни, даже на фотографиях, на портретах, во сне. Мечталось, как она вспорхнет счастливыми ресницами и кинется его обнимать-целовать. Женщины так падки на блестяшки, тем более если они овеяны романтическим ладаном спрятанного сокровища.
– Пощупай еще разок, – не отчаивался Платон, – или давай я.
Но в лице Айбара уже что-то переменилось, зажглась лампадка: ногтем большого пальца он нащупал что-то попрочнее многолетней паутины, какую-то тесьму, зацепил и потянул вбок тяжелое.
– Придержите крышку, – сдавленно просипел и тут же сам, по-цирковому изогнувшись, подхватил грязный каменный брусок левой рукой.
Наружу выполз грязный кулек из лежалой кожи, аккуратно завязанный шнурком у самого горлышка.
– О! – Платон схватился за грудь, внезапно заполнившуюся холодными пузырьками.
– Оно? – Айбар спешно задвинул крышку, поелозил ей по горлу урны, чтобы встала, как раньше, подхватил Платона под руку и повел к двери.
На улице мжило, крупные тяжелые капли еще плясали по листве, даря небесные щедроты, а из-за крайней тучи приветливо подмигивала первая, еще совсем бледная звезда. До Ямской слободы они шли пешком, стараясь унять сердцебиение. Их приютила во времянке бывшая соседка Дорофеи Саввишны, когда-то щуплая девчонка Тася с рыжими косицами, а теперь дородная баба с тремя подбородками и россыпью разномастных внучат на грядках. Времянка осталась еще с прежних времен, каменная, приземистая. До революции купцы строили такие, чтобы хранить излишки товаров и привечать торгашей, кому в постоялых дворах останавливаться дорого или не с руки. В те времена ведь тоже всякое приключалось. Вот теперь и пригодилась эта постройка – какой-никакой доход Таисии Спиридоновне, а мест в курских гостиницах при советской власти никогда нет.
Когда Платон с Айбаром прибыли к своей времянке, во дворе хозяйничала темень. Щелкнул ненадежный, больше для проформы замок, лампочка под низким потолком опасно загудела, фыркнула, но загорелась красноватым подмигивавшим светом. Не раздеваясь, даже не сняв калош, Платон расстелил на пол припрятанную «Правду» и вывалил на нее содержимое мешка, хотя и так знал, что увидит, никогда не забывал, много раз рисовал, вспоминал, крутил-вертел на ладони, любовался. Пузатая серебряная рюмка с вензелем – пронзенной острой стрелой буквой «ш» – шмякнулась на передовицу и, весело позвякивая, откатилась к прописной «А» в хвосте названия. Колье расползлось змеей от колонки главного редактора до даты под заголовком – «5 сентября 1955 года». Браслет-змейка с зеленым глазком, изумрудная брошь, сапфировое кольцо… Жирандоль запуталась в жемчужных серьгах, наверное, завидовала, что их не удалось разлучить, а она одна-одинешенька почти сорок лет, вот и вплела косицы своих подвесок в их застежки. Айбар ее высвободил, протер уголком рубашки, механически, не отдавая себе отчета, посчитал сапфирчики: тринадцать, чертова дюжина, как на шее у его Аси. Ажурная сердцевина скалилась в стороны злыми шипами: в центре камешек покрупнее и три по краям, висюльки с хищными несимметричными пастями, в каждой по камню. Если перевернуть кверху ногами, получится желто-синий лев со вздыбленной гривой и клыкастой пастью. В мешочке оставалось еще что-то легкое, раз оно не вывалилось сразу, а прилипло к замшевой стенке. Платон пошарил внутри нервной, подрагивавшей рукой и вытащил почерневшую костяшку.
– Это… это ж амулет их отца, – охнул Айбар. – Инна-апай много про него рассказывала. Как только этот талисман украли, так и… того-самого… понеслись беда за бедой.
– Так теперь, выходит, удача вернется? Как тебе такая акробатика?
– Я хочу быть единственной удачей для своей жены, Платон-ага, семью надо беречь, а не талисманы.
Они не спали всю ночь, мусолили радость, пестовали, думали, как отблагодарить отца Протасия и как отбыть домой, не вызвав подозрений. Еще три дня поработали в храме, потаскали, попилили, потом начали прощаться. Сокровища зашили в одежду на случай досмотра, а костяного льва Айбар положил в карман для надежности. Сказал, что лучше проглотит его, но не отдаст.
Акмолинск встретил их первыми заморозками. Степные ветры быстро приносили стужу, не то что неторопливый курский климат. Агнесса стояла на перроне печальная и виноватая, по щекам текли слезы:
– Что? – завопил Айбар, забыв о приключениях. – Что случилось? Дети? Азат? Жангулек? Нурали?
– Дети в порядке, – всхлипнула она, утыкаясь ему в грудь. – Арсень Михалыч умер, а тебя не было, уже похоронили. Лева помог, в квартире уже новый жилец, я все вещи к нам забрала, он мне скрипку оставил, даже завещание написал. – Она валила все в кучу, не разбирая, где новость на грош, а где на миллион.
– Иманды болсын [172]. – Айбар погладил жену по голове.
– Царствие ему небесное. – Платон снял шапку, хотел перекреститься, но вовремя осекся: церковные привычки надо забывать, здесь – это не там.
– Это сокровище. Она за границей стоит огромадных денег. Настоящий Страдивари.
– Что?
– Кто?
– Скрипка! Скрипка – это состояние.
– Хм-м… Вот какая акробатика. – Платон усмехнулся. – Талисман-то, выходит, работает. Богатая жена у тебя, Айбар!
В 1956-м Агнесса ехала в Москву, отменно экипировавшись беспокойством. Берта Абрамовна умудрилась пробиться в столицу СССР туристкой и выманила родню повидаться. Лев не поехал и жену не пустил, резонно не желая рисковать: станкостроительный завод – это не шутки-прибаутки, а оборонное предприятие. Они подспудно переписывались: сначала через Арсения Михайловича, после уж Ася сама. Так и прожили до 1953-го, до смерти Сталина, а потом стали бояться поменьше. Всю дорогу она репетировала по очереди две речи: для Берты и для следователей. Небывалое потепление продолжало одаривать щедротами, но пока еще не верилось, что оно не притворное. В полупустом чемодане болтались перетянутые бечевкой пачки семейных фотографий: не для того, чтобы отдать, – боже упаси! – только показать и увезти назад. Муж долго сопротивлялся буйной идее, хорошо, что Каиржан надавил милицейским авторитетом и помог уломать.
В полдень на лавочке перед Третьяковкой ее будет ждать пожилая американская еврейка с голубенькой сумочкой в руках, повязанная желтым шарфиком с огромным попугаем – такого не пропустить. У нее окажется лишний билетик.
Встреча прошла как стократ отрепетированная. Они непринужденно разговорились и вместе зашли в галерею. Мимо бродили экскурсоводы с дружными отарами туристов, талдычили про Russian Way of Arts и Wanderers, престарелые смотрительницы в сумрачных залах клевали носами, со стен одобрительно глядели кустодиевские купчихи и серовские княжны. Берта шепотом вываливала про американский рай, изо всех
