подняли тосты друг за друга.
— А я знаю, где можно раздобыть приличное вино, господин.
Тулл недовольно повернул голову. Кассий, проходивший мимо, покачал головой в знак извинения. — Я не мог не услышать, о чем вы говорили, господин.
Заинтересованность сменила недовольство, Тулл поманил его: — Ты должен находиться в лечебной палатке.
Кассий вошел в свет костра: — Со мной все в порядке, господин. Мне хочется побыть со своими товарищами.
Тулл, довольный тем, что это был очень хороший знак, когда раненые предпочитали общество своих товарищей относительному покою в лечебнице, — кивнул.
— Как твой нос? — спросил Фенестела. На лице Кассия красовался огромный синяк от глаз почти до подбородка.
— Все в порядке, господин. Есть пока еще больно, но пить могу!
— Только не переусердствуй, — предупредил Тулл. — Солдат с похмелья легко убить.
Выражение лица Кассия стало серьезным. — Я тоже так считаю, господин.
— Итак, это вино, о котором ты говорил, — сказал Тулл. — Где оно?
— Помните таверну «Кузница» в Новиодунуме, господин? Женщина, которая ею заправляет, Октавия, она здесь с обозом снабжения. Каждый вечер ставит палатку. Торговля идет бойко, господин.
Для мужчин-хозяев таверн было обычным делом следовать за армией с караваном нагруженных мулов, но Тулл никогда не встречал порядочной женщины, которая бы отважилась на такое опасное предприятие. похода. Он взглянул на Фенестелу, который пожал плечами. — Я не знал. Первый раз слышу.
— Благодарю. Я, возможно, схожу узнаю, — сказал Тулл Кассию, который ухмыльнулся.
— Я присоединюсь к своим товарищам на стене, господин, если вы не возражаете?
Дав разрешение, Тулл отпустил его, и они с Фенестелой стали обсуждать события дня. Смерть Гая была несчастьем, но их люди хорошо себя проявили. Это было небольшой проверкой их подготовки, потому что Сплонум, место основной битвы, станет гораздо большим испытанием их храбрости. Сильно защищенный и с мощными укреплениями, он станет крепким орешком для всех. Они также говорили о своей старой жизни с Восемнадцатым и о том, как было бы хорошо вернуться в Ветеру, когда война закончится.
— Никогда не думал, что скажу это, но я скучаю по Германии, — сказал Тулл.
— Там зима никогда не кончается, забыли, что ли. По чему ты скучаешь, по холоду или по сырости?
Тулл усмехнулся: — Мне нравится это время года. Теплые казармы, костры по вечерам, предместье, по которому можно побродить.
— Ты забываешь о грязи и бесконечном дожде, — фыркнул Фенестела. — Не говоря уже о морозе и льде. Идешь в патруль по снегу. Ночи на посту, когда не чувствуешь пальцев рук и ног.
— Тебе не обязательно делать последнее, — возразил Тулл.
— Как я могу не проверять своих солдат.
— Ты стареешь.
— И это говорит человек, который любит сидеть на заднице в трактире с кружкой пива в руке. А ты случайно не в «Быке и Плуге» хотел бы оказаться? —Фенестела подмигнул и добавил: — Поговорить с Сироной …
Тулл обнаружил, что его щеки стали чуть теплее, чем раньше. Он предпочел промолчать.
— Сирона, прекрасная женщина. Нужно быть слепым, чтобы этого не увидеть.
Тулл бросил на него острый взгляд; — Ты тоже на нее положил глаз?
— Я? Нет. Я бы никогда не встал у тебя на пути. — Фенестела нахмурился. — В любом случае, она бы меня не приняла.
— Жена бы тебе не подошла. Она стала бы указывать тебе, что делать, убирать все так, чтобы ты не знал, где что лежит, бросать на тебя недобрые взгляды после ночи, проведенной под хмельком. — Произнеся это вслух, Тулл задумался, сможет ли он сам когда-нибудь подумать о женитьбе.
— Да, ты права, — сказал Фенестела. — Когда я выйду на пенсию, заведу себе для компании несколько собак.
Тулл поднял взгляд на небо, освещенное множеством звезд. Взошла луна, ее серебристо-белый свет очертил вершины вокруг лагеря. — Кстати, о карауле, мне лучше пойти их проверить.
— Я сам могу это сделать, — сказал Фенестела, сделав движение, как будто собираясь встать.
— Оставайся на месте … мне нужно размять ноги. Смотри, нее допивай вино.
Фенестела бросил на него презрительный взгляд.
Тулл нырнул в свою палатку. Доспехи он снял еще раньше, посчитав, что риск ночной атаки невелик. Шлем ему тоже не понадобился. Заменив свой металлизированный пояс на простой кожаный, без декоративных свисающих полосок, он поправил ножны так, чтобы они точно сидели на левом бедре, и надел плащ. Попрощавшись с Фенестелой взмахом своего витиса, он не торопясь направился к крепостному валу.
В лагере царила тишина. Несколько ярых энтузиастов сидели у своих костров, разговаривали и пили, но большинство мужчин уже легли спать. Тулл прошел мимо, не привлекая внимания, как и хотел. Остановившись у последних палаток, он окинул взглядом открытое пространство перед земляным валом. Участок, который охраняли его солдаты, составлявший четверть длины стены, находился прямо, напротив. Здесь дежурили восемь человек, целый контуберниум. По одному человеку через каждые двадцать пять шагов или около того, гораздо более плотным расположением, чем обычно. Найдя деревянную лестницу, которая отмечала начало их позиции, он поднял глаза. Первый мужчина переминался с ноги на ногу. А второй стоял неподвижно, если не считать постукивания ногой. Трое мужчин, четверо. Пятого не было там, где он должен был находиться, потому что он разговаривал с шестым. Однако на глазах у Тулла шестой развернулся и зашагал обратно на свою позицию. Это было приемлемо. Седьмой и восьмой стояли там, где им и полагалось быть. Довольный, Тулл направился к лестнице.
Что-то заставило его снова поднять глаза на последних двух мужчин. Седьмой пошевелился, но другой не сдвинулся ни на дюйм. С дюжины шагов ближе к валу, теперь Тулл мог рассмотреть, что его голова наклонена вперед. «Аид, — подумал он. — Не дай глупцу уснуть».
Наказанием за такое нарушение было фустуариум, избиение до смерти товарищами. Тулл был свидетелем двух таких экзекуций. Жестокие, кровавые, выворачивающие кишки, они жили в темных уголках его разума. К счастью, ни одна из жертв не была его солдатом. Решив издать побольше шума, чем обычно, приближаясь к первому часовому, он сказал себе, что если тот восьмой человек действительно задремал, то он вовремя проснется.
Как он ни старался, его шаги произвели на лестнице небольшой шум. Первый часовой, это был Шип, отдал ему четкий салют. Тулл успокоился. Ясные, яркие глаза Шипа показали, что он даже
