Затем изменили диспозицию. Поскольку наш экипаж был самым легким, нас из середины каравана передвинули в его начало. Перед нами шли два человека с длинными пиками, предназначенными, чтобы прощупывать дорогу. Григорий вел нашего коренника за повод, еще двое шли за нашими санями, вспахивая топорами снег за полозьями саней, чтобы по их следам могла проехать и вторая, и третья повозка. Я же занял позицию между санями и краем пропасти, причем был в восторге от того, что нашелся повод немного пройтись пешком. Итак, мы начали восхождение, а за нами следовали две повозки.
После полуторачасового подъема, который обошелся без неприятностей, мы выехали на подобие плато, увенчанного несколькими деревьями. Место казалось удобным для привала. Оставались еще восемь повозок, которым предстояло подниматься сюда так же попарно, следовательно, на это должно было уйти восемь часов, не считая времени, которое потребуется лошадям на спуск. Поэтому мы вряд ли могли надеяться управиться с этим до ночи.
Все извозчики, за исключением двоих, оставшихся внизу сторожить груз, поднялись на плато вместе с нами, чтобы проверить, какова дорога, и все единодушно признали, что не ошиблись: мы находимся на тракте. Поскольку теперь им оставалось только следовать по уже проложенной колее, они вместе с лошадьми отправились вниз. Но четверо из них остались с Григорием, Иваном и со мной: нам предстояло построить сарай.
Луиза осталась в санях, так закутанная в меха, что холод ей был не страшен. Мы предложили ей спокойно подождать, пока придет время, когда можно будет оттуда выйти, а сами принялись валить деревья: как минимум четыре ствола пошли на краеугольные опоры нашего строения. Чтобы было где погреться, защититься от ветра и снега, мы принялись сооружать хижину, которая благодаря дивному искусству наших самозваных архитекторов через час уже была готова. Снег, который был внутри, разгребли до самой почвы и утеплили им лачугу снаружи, потом из оставшихся неиспользованных веток разложили большой костер, дым от которого, как обычно, уходил через отверстие, проделанное в крыше. Как только строительство было завершено, Луиза сошла с саней и села у огня. Когда прибыла вторая пара повозок, курица, ощипанная и подвешенная за лапы на бечевке, уже равномерно покачивалась на огне.
К пяти часам вечера все повозки выстроились на плато, распряженные лошади жевали свою кукурузную солому, люди варили в большом котле нечто вроде похлебки. Это варево вместе с сырым салом, которым они натирали свой хлеб, и бутылкой водки, пожертвованной нами, составляло весь их ужин.
Покончив с трапезой, мы как могли разместились на ночлег. Извозчики хотели уступить нам сарай и переночевать под открытым небом вместе со своими лошадьми, но мы решительно настояли, чтобы они воспользовались убежищем, которое сами же построили. Однако, поскольку следовало опасаться волков и медведей, договорились, что один из них, ежечасно сменяясь, будет оставаться на карауле, вооруженный моим карабином. Мы с Иваном тщетно настаивали на том, чтобы нас не избавляли от обязанности участвовать в этой смене часовых.
Как видим, до сих пор наше положение было вполне терпимым. Засыпая, мы и от холода не слишком страдали благодаря мехам, которыми графиня Ванинкова нас снабдила в изобилии. Итак, мы почивали самым что ни на есть сладким сном, когда внезапно нас разбудил выстрел из карабина.
Я вскочил и, схватив по пистолету в каждую руку, бросился к двери. Иван действовал так же. Ломовики ограничились тем, что, приподняв головы, спрашивали, в чем дело. Двое или трое из них и вовсе не проснулись.
Стрелял же Григорий, он ранил медведя. Зверь из любопытства подошел к нашей хижине шагов на двадцать, потом, должно быть, чтобы рассмотреть получше, что у нас происходит, встал на задние лапы, тут-то Григорий и воспользовался этой удобной позой, чтобы вогнать в него пулю. Опасаясь каких-либо сюрпризов, старик тут же преспокойно перезарядил карабин: когда я подоспел, он как раз этим занимался. Я спросил, как ему кажется, попал он в медведя или нет. Он ответил, что уверен в этом.
Как только ломовики, сонно любопытствовавшие до этого, в чем же дело, узнали, что речь идет о медведе, их апатию как рукой сняло: все захотели пуститься в погоню за зверем. Но поскольку он определенно был ранен, в чем легко было убедиться при виде больших кровавых пятен, оставленных им на снегу, право на добычу здесь имел только Григорий. Поэтому его сын, парень лет двадцати пяти – двадцати шести по имени Давыдка, попросил отца разрешить ему догнать медведя и, получив такое позволение, устремился по кровавым следам. Я окликнул его, предложив захватить мой карабин, но он жестом дал мне понять, что при нем нож и топор, и этого оружия ему достаточно.
Я следил за ним, видел, как он прошел шагов пятьдесят и скрылся в темноте, нырнув в глубокий овраг, где пришлось идти согнувшись, чтобы не потерять из виду кровавые пятна. Ломовики вернулись к себе в сарай, Григорий продолжил свое дежурство, срок которого еще не закончился, я же, чувствуя, что сон пропал, остался с ним. Через несколько минут в той стороне, где исчез сын Григория, как будто послышалось глухое рычание. Отец парня тоже его услышал: ни слова не говоря, он схватил меня за локоть и сильно сжал. Через секунду-другую рычание раздалось снова, и железные пальцы Григория сомкнулись еще крепче – я это почувствовал. Минут пять было тихо, для несчастного отца эти минуты стоили, наверное, пяти столетий, потом мы услышали человеческий голос, выкрикнувший что-то. Григорий шумно вздохнул, выпустил мой локоть и, повернувшись ко мне, сказал:
– Завтра мы пообедаем получше, чем нынче. Медведь убит.
– Ох, Боже мой, Григорий, – прозвучал нежный голосок у нас за спиной, – как вы могли позволить своему сыну, одному, почти безоружному, преследовать такого зверя?
– С вашего позволения, моя прекрасная дама, – заявил Григорий с гордой усмешкой, – медведи – это нам не в новинку. На моем счету их больше пятидесяти, всю жизнь на них охочусь, и никогда мне это не приносило никаких хлопот, разве что пару царапин, о которых и говорить не стоит. С чего бы моему сыну повезло меньше, чем мне?
– Однако, – заметил я, – вы не все время были так спокойны, как сейчас. Я думал, вы мне локоть сломаете.
– А, так это ж оттого, что я по его рычанию узнал, что медведь с моим мальчиком врукопашную схватились, – отвечал он. – Это слабость моя была, ваше превосходительство, что правда, то правда. Но что вы хотите? Отец – всегда отец.
В этот момент охотник появился в том же самом месте, где я потерял его из виду, ведь он и возвращался так же, как уходил, по кровавым следам. Будто желая показать нам, что его минутная слабость прошла, Григорий не сделал ни шагу к Давыдке, я один бросился навстречу молодому человеку.
