В этот момент охотник появился в том же самом месте, где я потерял его из виду, ведь он и возвращался так же, как уходил, по кровавым следам. Будто желая показать нам, что его минутная слабость прошла, Григорий не сделал ни шагу к Давыдке, я один бросился навстречу молодому человеку.
Он принес четыре медвежьих лапы, самую лакомую часть туши. Лапы предназначались нам. Остального он не смог бы дотащить: медведь весил по меньшей мере килограмм пятьсот.
При таком известии все сони до одного вмиг проснулись, и теперь было кому разделать и принести медвежью тушу. Давыдка между тем сбросил с себя овчинный тулуп, открыв плечо: оказалось, его ужасный противник нанес ему такой удар лапой, что когти пропороли мясо чуть не до кости. Однако потеря крови была небольшой – кровь на морозе почти сразу застыла. Луиза хотела промыть рану теплой водой и перевязать своим носовым платком, но раненый, покачав головой, заверил, что уже все присохло. Потом он натер плечо куском сала и, не прибегая к другим лекарственным средствам, снова накинул свою овчину. Тем не менее отец запретил ему покидать лачугу, а за медвежатиной послал шестерых ломовиков, которых сам же и отобрал.
Дежурство Григория закончилось, его сменил другой, а он вернулся в сарайчик и сел рядом с сыном. И тут я услышал рассказ молодого человека, который подробно описал старику свою схватку со зверем. Глаза Григория, увлеченного этим рассказом, сверкали, как угли. Когда парень окончил, Луиза предложила ему часть наших мехов, чтобы закутаться, но он отказался, положил голову на плечо старика и задремал.
Мы так устали, что не замедлили последовать его примеру. Проснулись около пяти часов утра: ничто больше не потревожило нашего сна.
Ломовики уже успели запрячь лошадей в половину повозок, в том числе в наши сани. Поскольку склон, ожидавший нас теперь, был менее крутым, чем вчерашний, они на сей раз рассчитывали управиться всего за два захода. Григорий снова, как и накануне, возглавлял караван, ведя нашего коренника за повод. Его сын и другой извозчик шагали впереди, щупая дорогу своими длинными пиками. Около полудня мы, хоть и не достигли вершины горы, до высшей точки перевала добрались. Пора было сделать привал, чтобы остальные повозки успели присоединиться к нам до темноты. Мы стали озираться, ища поблизости какие-нибудь деревья, но гора, насколько хватал глаз, была голой. Поэтому договорились, что вторая партия повозок привезет с собой груз дров, достаточный, чтобы не только приготовить ужин, но и всю ночь поддерживать огонь в костре.
Что касается нас, мы были в отчаянии от того, что не подумали об этом раньше, и принялись сооружать нечто наподобие шатра, воткнув в землю четыре пики и натянув сверху кусок ткани, снятый с одной из повозок. Но тут мы увидели сына Григория, приближавшегося к нам с двумя лошадьми, которые скакали размашистой рысью, везя целую груду дров. Эти славные люди позаботились о нас и, предвидя, какой долгой нам покажется ночь без огня, снабдили нас горючим. Шатер был установлен, мы, как положено, разгребли снег, сын Григория прорыл в земле яму около фута глубиной и развел в ней огонь. Когда первые бревна догорели, он до половины заполнил яму раскаленными углями, уложил сверху две лапы накануне убитого медведя, покрыл их пылающими углями сверху, как сделал бы, если бы пек картошку или каштаны. Потом он взгромоздил на это подобие печи еще одну охапку дров, которая часа через два превратилась в груду углей и пепла.
Однако, как бы ни был наш повар поглощен приготовлением ужина, он часто выглядывал в отверстие, заменяющее шатру дверь, и проверял, как обстоит с погодой. Беспокоиться и впрямь было о чем: небо затянуло тучами, в воздухе нависла душная, мрачная тишина, предвещающая на ночь какую-то перемену в атмосфере. Поэтому, как только прибыла вторая партия, извозчики сошлись на совет. Они вглядывались в небо, поднимали руки, чтобы, держа их на ветру, определить, установилось ли наконец его направление. Результат явно был неутешительным, так как к огню они вернулись подавленные и сидели, повесив носы. Не желая показать Луизе, что разделяю их беспокойство, я поручил Ивану выяснить, чего они опасаются. Возвратясь через пару минут, он сказал, что ожидается снегопад, вот они и боятся, что назавтра, кроме ураганов и обвалов, им грозит опасность сбиться с дороги, а здесь, на всем протяжении спуска, по обе стороны тракта пропасти: стоит чуть вильнуть в сторону, и смертельного исхода не избежать. Это была та опасность, которой я особенно страшился, поэтому известие не застало меня врасплох, я был к нему готов.
Какие бы тревоги ни одолевали наших спутников, голод при всем том давал о себе знать, поэтому, едва усевшись вокруг жаровни, они тотчас принялись резать разложенные на углях клочки медвежатины. На нашу долю было оставлено более изысканное блюдо – тушеные лапы. Когда назначенный нам повар посчитал, что они готовы, он осторожно разгреб угли и вытащил их одну за другой.
Должен признаться, что и на сей раз их вид произвел на меня не самое приятное впечатление: лапы непомерно раздулись и представляли собой бесформенную, довольно непрезентабельную массу. Выложив их, еще вовсю дымящихся, на импровизированный столик, сделанный нашими спутниками из привезенного сюда накануне опиленного елового ствола, наш повар принялся ножом отделять покрывающую их корку.
К несчастью, вид этого блюда, уже готового, чуть не лишил меня аппетита, возбуждаемого его же ароматом: в самом деле, медвежьи лапы, без шкуры, стали похожими на руки великана. Поэтому я, к немалому удивлению зрителей, на минуту застыл в нерешительности, привлекаемый запахом и отталкиваемый формой, хотя мне хотелось попробовать блюдо, которое так расхваливают. Тогда я повернулся к Ивану, смотревшему на это жаркое с вожделением завзятого гурмана, и знаком предложил ему отведать. Он не заставил меня повторять приглашение дважды и мигом вгрызся в одну из двух лап. Удовольствие, испытываемое им при этом, было столь очевидно, что ошибиться невозможно, поэтому я последовал его примеру и с первым же кусочком жаркого был вынужден признать, что Иван абсолютно прав.
На Луизу наш пример, как и наши мольбы, совсем не действовали: она ограничилась тем, что поела немного хлеба, проглотила ломтик жареного окорока и, не пожелав пить водку, утолила жажду снегом.
Между тем настала ночь, темнота сгущалась, небо хмурилось все сильнее. Лошади жались друг к дружке, ими овладело что-то похожее на инстинктивный страх. Время от времени проносились порывы ураганного ветра, они непременно унесли бы шатер, если бы наши предусмотрительные спутники не позаботились прислонить его к скале. Мы тем не менее расположились соснуть, если это будет возможно. Поскольку шатер больше не давал комфорта, достаточного для женщины, Луиза вернулась в наши сани, вход туда я закрыл шкурой убитого накануне медведя, а сам отправился обратно в шатер, который извозчики предоставили в наше распоряжение, заявив, что как нельзя лучше себя чувствуют под своими повозками. Только сын Григория, все еще страдая от полученной вчера раны, по приказу отца решился составить нам компанию, так что мы улеглись под одной крышей, словно товарищи по казарме. Остальные, как и говорили, залегли под своими повозками – все, кроме Григория: он, презирая такое сибаритство, попросту растянулся на земле, завернувшись в овчину и прислонившись головой к утесу. Один из извозчиков, как и накануне, остался на часах у входа в шатер.
