– Приказ императора!
Читать никто из ломовиков не умел, но как выглядит царская печать, знали все. Не спрашивая, каким образом Иван обзавелся подобной бумагой, не раздумывая, так ли обязательно подчиняться этому приказу, они бросились к лошадям, которые, сбившись в кучу, жались друг к другу, как стадо баранов. Через десять минут караван был готов к отправлению. Сын Григория выступил вперед, чтобы прощупывать дорогу, а его отец со своей повозкой возглавил колонну.
Наши сани следовали непосредственно за ним, впрочем, они были такими легкими, что если бы повозка Григория провалилась в какой-нибудь овраг, мы легко могли избежать этого. Остальные двигались цепочкой друг за другом, ведь теперь можно было двигаться всем вместе. Как я уже говорил, мы достигли перевала, оставалось только спуститься.
Всего через минуту-другую раздался крик, и Давыдка на наших глазах ухнул в пустоту. Мы бросились туда, где он исчез, и увидели провал футов в пятнадцать глубиной, снег на его дне шевелился, потом показалась рука… Тотчас подбежал отец; держа в руках веревку, он просил обвязать ею себя, чтобы самому броситься в пропасть и спасти сына. Но один из ломовиков вызвался спуститься вместо Григория, заявив, что тот всем нужен, его надо беречь, он должен вести караван. Его обвязали веревкой, Луиза протянула ему свой кошелек, мужик кивнул и засунул его в карман, не поинтересовавшись, что там. Мы – человек шесть или восемь – взялись за веревку и спустили его так быстро, что он поспел к моменту, когда рука стала исчезать из виду. Он схватил бедного парня за запястье, мы тут же принялись тянуть за веревку, и общими усилиями удалось вытащить его из сугроба, под которым он был погребен. Ломовик взял его, бесчувственного, в охапку, мы разом поднатужились, и через несколько секунд тот и другой вновь очутились на твердой почве.
Поскольку Давыдка был без сознания, Григорий прежде всего занялся им. Обморок, по всей видимости, произошел от переохлаждения, поэтому отец влил ему в рот несколько капель водки. Это оживило больного, затем его уложили на мех, раздели, растерли все тело снегом, так что кожа стала кроваво-красной, и тогда, поскольку он мог двигать руками и ногами, стало очевидно, что опасность миновала. Давыдка сам попросил, чтобы мы продолжили путь, уверяя, что вполне может идти. Но с этим Луиза не пожелала согласиться: она уложила его в сани рядом с собой, а его место занял другой извозчик. Наш возница сел верхом на коренника, я – на скамью рядом с Иваном, и мы тронулись.
Дорога повернула влево, спускаясь по горному склону, а справа от нее тянулся тот самый овраг, в который упал сын Григория. Определить глубину этого оврага не было никакой возможности. Следовательно, лучшее, что нам оставалось, – как можно теснее жаться к скале, вдоль которой, вне всякого сомнения, проходила дорога.
Этот маневр нам удался, и мы около двух часов ехали таким образом без осложнений. Все это время спуск был ощутимым, хоть и не крутым. И вот впереди показалась группа деревьев вроде той, под которой мы останавливались в первую ночь. Никто из нас за весь день еще ни крошки во рту не держал, поэтому было решено сделать часовой привал, дать лошадям отдых, развести костер и позавтракать.
Нет сомнения, что Бог, взрастивший среди снегов эти смолистые деревья, которые столь хорошо горят, был воодушевлен милосердным предвидением, благодаря которому нам только и оставалось, что срубить ель и стряхнуть снежную бахрому, налипшую на ее ветвях: вот и готов блистательный очаг, вокруг которого нашлось место нам всем. Его жар окончательно взбодрил Давыдку. Я бы с величайшей охотой умял третью медвежью лапу, но у нас не было времени, чтобы соорудить печь, нужную для ее приготовления. Пришлось мне, стало быть, ограничиться ломтем, испеченным на углях, – впрочем, я нашел этот ломоть бесподобным. Ничего, кроме мяса, мы не ели: хлеб был слишком большой ценностью, его у нас оставалось не более нескольких фунтов.
Этот привал, хоть и очень короткий, оказался весьма благотворным для всех. Люди и лошади с новыми силами приготовились продолжать путь, но тут оказалось, что колеса больше не вращаются: за время остановки толстый слой льда намерз на ступицах, пришлось сбивать его молотком, иначе от колес не было бы никакого проку. Эта операция отняла у нас еще не менее получаса. Было уже около полудня, когда мы смогли двинуться дальше.
Три часа мы ехали без приключений, так что, вероятно, одолели около семи лье. Вдруг мы услышали что-то вроде треска, а вслед за этим – шум, похожий на звонок, повторяемый многократным эхом. В то же время налетел, крутясь, какой-то странный вихрь, в воздух взвилась такая туча снежной пыли, что вокруг потемнело.
Едва услышав этот шум, Григорий резко остановил свою повозку и крикнул:
– Лавина!
Все замерли, онемев в ожидании. Через несколько секунд шум затих, воздух прояснился, лавина пронеслась, как смерч, сметя на своем пути две сосны, возвышавшиеся на утесе в пяти сотнях шагов под нами. У всех ломовиков вырвался единый крик радости: ведь окажись мы всего на полверсты впереди, нас бы снесло шквалом или накрыло лавиной. И действительно, через полверсты от того места, где мы в тот момент находились, на дороге образовался снежный завал.
Сказать по правде, это происшествие не стало для нас неожиданностью: как только Григорий заметил лавину, он сразу выразил опасение, что она оставит после себя именно такой след. Но так как этот снег был легким и рыхлым, мы все же попробовали пробиться сквозь него. Однако сколько ни погоняли лошадей, животные пятились, как если бы перед ними была глухая стена. Мы кололи их пиками, заставляя двигаться вперед, а они вставали на дыбы, потом их передние ноги снова с размаху погружались в снег, который забивал им глаза и ноздри, и они отступали. Было бессмысленно и дальше пытаться принуждать их. Следовало прорыть ход.
Трое ломовиков забрались на самую высокую повозку, а четвертый – к ним на плечи, чтобы оказаться выше препятствия. Похоже, завал был толщиной футов в двадцать, стало быть, неприятность не так велика, как показалось сначала. Если взяться за дело всем вместе, работы было часа на два-три.
Небо так хмурилось, что хотя время только-только подошло к четырем часам пополудни, темнота, стремительная и полная угрозы, уже наступила. На сей раз мы не успели соорудить себе даже хрупкое укрытие, к тому же у нас не было никакой возможности разжечь огонь: сколько ни вглядывайся вдаль, нигде не было видно ни одного дерева. Мы тотчас прекратили тщетные попытки пробиться и расставили наши повозки по дуге, по отношению к которой завал располагался, как тетива лука. В этом полукруге были замкнуты все лошади и наши сани. Такие предосторожности потребовались для защиты от волков, которых мы, не имея костра, больше не могли удерживать на должном расстоянии. Мы едва успели установить эту диспозицию, как оказались в кромешной темноте.
