– Ты сказал, что вице-король стягивает войска в город и хочет принудить нас пробиваться через всю столицу? – уточнила Марина. – А вдруг он попытается остановить нас на подступах?
– Сильно сомневаюсь, чтобы Венегас вывел армию нам навстречу и дал сражение в поле, – заявил я. – Он рассчитывает, что призванные им на помощь вице-королевские войска ударят нам в тыл, когда мы будем осаждать город. Кроме того, сосредоточив войска в столице, он вынудит нас сражаться, отбивая улицу за улицей...
– И дом за домом...
– Вот именно, падре. А вы знаете, что город населен креолами и испанцами, которые видят в нас врагов. Они наверняка наслышаны о тех инцидентах, которые имели место...
– Во всех этих инцидентах нет ничего особенного, – перебила меня Марина. – Обычные превратности войны. А сколько раз испанцы вешали сотни невиновных, выбранных наугад индейцев, чтобы устрашить тысячи?
– Я никого не оправдываю и не упрекаю, сеньорита Острый Язычок, я лишь объясняю вам положение дел. Битва за столицу будет отличаться от сражений за все прочие города, которые нам удалось занять. Вице-король уже держит под ружьем многотысячную армию, и каждый испанец, имеющий смелость взять в руки оружие, присоединится к нему. Нам потребуется захватить замок и артиллерийские высоты в Чапультепеке и проложить себе путь в сердце города, возможно, в вице-королевский дворец.
– Вообще-то Хуан у нас пораженец, – предостерегла падре Марина.
– Ты готова объявить пораженцами всех, кто с тобой не согласен. Вот что я вам скажу, падре: да, мы можем победить. Однако прежде чем идти на штурм Мехико, надо как следует подумать. Сражение затянется на много дней. Наши люди не смогут оставить битву ради уборки урожая.
– Мои соплеменники сражаются до конца в каждой битве, – гордо заявила Марина.
Она произнесла это с таким яростным воодушевлением, что я не смог сдержать улыбку.
– Именно это и потребуется от них на сей раз. Но бойцов нужно будет предупредить о том, что сражение может продлиться не один день. Как ваше мнение, падре, есть у нас шанс захватить город?
– Вот что я думаю, Хуан. Никогда еще в истории Нового Света, даже во времена великих ацтекских империй, на этой земле не собиралось для битвы столь огромной армии. После сражения на горном перевале от нас дезертировало двадцать тысяч бойцов, но с тех пор к нам присоединилось гораздо больше. Я уверен: пройдет каких-то два-три дня, и под нашими знаменами соберется свыше ста тысяч индейцев. А на подступах к городу к нам присоединится еще больше людей. В окрестностях столицы проживает полтора миллиона человек, и большинство из них – индейцы. К тому времени, когда дело дойдет до штурма вице-королевского дворца, численность повстанческой армии, полагаю, достигнет двухсот тысяч.
Падре говорил спокойно, но глаза его при этом горели от возбуждения. Он немного помолчал, а затем хриплым шепотом продолжил:
– И уж тогда нас ничто не остановит. Десятки тысяч индейцев отвоюют обратно город, который когда-то был центром их цивилизации. Только представьте, сколь всесокрушающей будет волна ярости, гневного возмездия за столетия унижений и насилия, за поруганных жен, сестер и дочерей, за отобранные земли и исполосованные бичами спины, за жизни, загубленные в подневольном труде на шахтах и гасиендах. Вице-король совершает фатальную ошибку, намереваясь оборонять Мехико. Лучше бы он вывел свою армию в поле и сразился с нами там, вместо того чтобы вынуждать повстанцев прокладывать себе путь к центру, отбивая улицу за улицей. Когда штурм начнется и индейцы увидят, как рядом с ними падают их товарищи...
– ...это будет как при захвате зернохранилища, – закончил я за него. – Только на сей раз индейцев окажется гораздо больше, сотни тысяч.
На лице падре отражались обуревавшие его чувства.
– Если в ацтеках воспламенится ярость, – прошептал он, – то ничто уже не удержит их от кровавой расправы.
* * *
Я встал из-за стола и отправился навестить Урагана: надо же было проверить, хорошо ли vaquero, которому я отдал поводья, его почистил и задал ли он жеребцу корму. Кроме того, мне хотелось в одиночестве побыть на свежем воздухе и хорошенько подумать: предстоящий штурм столицы внушал немалые опасения. Сердце нашего бедного падре полнилось любовью не только к угнетенным индейцам, но к людям вообще. И он не мог избегнуть своей судьбы: его душа будет скорбеть по всем павшим: как боровшимся за революцию, так и сражавшимся против повстанцев.
Подходя к временной конюшне, я вдруг увидел карету с гербом на дверце.
Дверца открылась, и оттуда со смехом сошел вниз какой-то мужчина, а за ним, весело щебеча, выпорхнула моя драгоценная Изабелла. Даже разверзнись в этот момент у меня под ногами бездна, я и то не был бы поражен больше. Изабелла тоже увидела меня и после недолгого замешательства улыбнулась:
– Сеньор Завала, как приятно видеть вас снова.
По ее тону можно было подумать, что в последний раз мы виделись на светском приеме, где и речи не шло о предательстве и смертельной ловушке. Но звонкий, мелодичный голос молодой женщины, ее чувственные алые губы, белая атласная юбка – от всего этого меня так и бросило в дрожь.
С трудом совладав с собой, я снял шляпу, прижал ее к груди и, поклонившись низко, как кланяется госпоже пеон, произнес:
– Сеньора маркиза.
– Это дон Ренато дель Мира, племянник моего мужа, – представила Изабелла своего спутника.
– Buenos días, – промолвил я.
Он не удостоил меня ответа, лишь окинул оценивающим взглядом, и моя рука непроизвольно потянулась к шпаге: этот человек оскорбил меня. Счел, что я слишком ничтожен для того, чтобы со мной здороваться. Я понял, что хорошо знаю его, хотя и вижу впервые в жизни: просто люди такого типа были прекрасно мне знакомы. Выше среднего роста и хорошо сложенный – типичный богатый испанский бездельник, но при этом отнюдь не изнеженный слабак. Одет этот дон Ренато был дорого и изысканно, сапоги носил тончайшей выделки, и я нимало не сомневался, что он великолепно управляется с конем, клинком и пистолетом. Вдобавок от него пахло дорогими духами.
Я знал про этого человека все, ибо слишком уж он походил на меня самого в бытность мою гачупино. Вне всякого сомнения, дон Ренато был кабальеро, но отнюдь не щеголем с бульвара. Может быть, он и не провел в отличие от меня большую часть жизни в седле, но двигался с опасной грацией хищника и наверняка умел необычайно быстро орудовать ножом, особенно если кто-то имел неосторожность повернуться к нему спиной. А еще он сразу же показался мне каким-то скользким, неприятным типом... Да уж, кого-кого, а hombre malo, дурного человека, я мог распознать с первого взгляда, поскольку имел на сей счет богатейший опыт.
