Чуял ведь нутром, глаза знакомые! Ах ты, контра! Как же ты, змеюка, выжила? Говорил я тогда Степанычу, кончать дамочку надо, – процедил сквозь зубы. – А он, добрая душа, о других товарищах подзаботился. Вот и назаботился. Тебя ж, сука, прямо в тюряге порешить должны были после всего! – сказал со злобным сожалением, сжимая и разжимая бессильные удушить короткие пальцы. – Да только знай, стерва, товарищи мою погибель не простят. Ой не простя-ят! И тебя саму, и графа твово буржуйского живьем порву-ут! Они ж ведь знают, – его лицо скривилось в хитрой ухмылке, – что я с тобой, сучка, ради дела на связь пошел. Ради дела!
– Ой дура я дура! – запричитала, передразнивая Серегина. – А я-то думала, по любви. Значит, обманул ты меня, Серегин? – Опустила глаза на револьвер, потом снова посмотрела на Серегина.
Серегин задергался всем телом.
– Не имеешь права! – почти выкрикнул он.
– Что? – Ирина затряслась от смеха. – Что ты сказал, гадина? Права не имею? А ты, Серегин? Считаешь, ты право имел? Думал, хозяином жизни стал – волен казнить и миловать, а сам бессмертен? – Перестав смеяться, наклонилась к Серегину и прошептала, пристально глядя ему в глаза: – Нет, милок, перед смертью-то все равны, – выпрямилась и продолжила говорить спокойно, почти равнодушно, как он тогда в Бологом: – Но только нельзя тебе в спокойствии своей смертью умереть. Я теперь и свидетель, и судья, и палач. Хочешь спросить, кто мне право на это дал? Да ты же сам и дал вместе с дружками своими погаными! – Замолчала, собираясь с силами, чтобы произнести ту единственную, главную, выстраданную фразу, ради которой, собственно, и жила все последние месяцы. – Решение мое одно – виновен в человекоубийстве! И приговор один – должен быть казнен! – Выдернула подушку у него из-под головы и накрыла ею револьвер.
«Все-таки получается как в дешевой пьеске», – с горечью подумала, будто увидев сцену со стороны.
– Убью я тебя, Серегин, – проговорила тихо, вдруг почувствовав опустошенность и смертельную усталость, взвела курок и направила ствол оружия ему в лицо. Задержала дыхание, как учил покойный отец, хоть целиться особенно и не надо было, и стала медленно нажимать на спусковой крючок, выбирая свободный ход. В глазах Серегина появился животный ужас, он зажмурился, побелевшее лицо перекосилось, рот оскалился в беззвучном крике, руки напряглись, тело выгнулось в ожидании нестерпимой, последней в жизни боли, и… на его светло-бежевых брюках между ног начало расплываться темное пятно.
Ирина вначале даже не поняла, а когда поняла, сняла палец со спускового крючка и опустила оружие.
– Что это, Саша? – Ее плечи затряслись от смеха. – Да ты… – не смогла выговорить. – Ты… при женщине… от страха? – Подушка выпала из руки. – Да тебя и убивать-то уже не надо. Ты и так уже умер! Ты мертвец, Серегин! Мертвец! – Расхохоталась и, бросив револьвер в сумочку, не оглядываясь, вышла из комнаты.
Консьержка в подъезде привычно посмотрела на покидавшую дом женщину.
* * *
Дождь обрушился на ночной город, жадно облизывая черепичные чешуйки крыш, истосковавшиеся по влаге кроны деревьев, каменный панцирь мостовых и тротуаров, пропитанных дневным теплом.
«Зонтик я, конечно, оставила дома», – подумала Ирина, ошеломленная хлынувшим с небес потоком, и растерянно огляделась по сторонам. Вынырнувшее из переулка такси, казалось, было ниспослано свыше.
– Как удачно, мсье, что вы оказались поблизости в начале нового всемирного потопа! – нырнув в автомобиль, скороговоркой сказала таксисту. – А то уж показалось, настал мой последний час! – смахнула ладошкой дождевые капли с лица.
– Жизнь, мадам, приобретает настоящий вкус только тогда, когда пахнет смертью! – повернув к ней лысоватую голову, глубокомысленно изрек усатый пожилой шофер, оглядывая пассажирку.
– О, поверьте, мсье, жизнь прекрасна всегда, особенно когда достигаешь намеченной цели! – весело сказала Ирина.
– И какова же ваша цель, мадам?
– В данный момент… – Она задумалась.
«Поехать домой? Николя, наверное, уже беспокоится. Нет. Надо немного побыть одной, прежде чем я ему все расскажу».
– Моя ближайшая цель – бульвар Сен-Мишель. Знаете кафе на углу?
* * *
– Ядреный корень! – выругался Серегин. – Живой! – Изогнувшись, с трудом достал зубами узел на шнуре, притянувшем руку к спинке кровати. – Тугой… Где чертова баба научилась так завязывать веревки? Все зубы обломаешь! – бормотал раздраженно. – Так, кажись, пошло… Еще один… Слаба графиня буржуйская супротив нашего брата! За разговорами да терзаниями разве ж дело делают? Потому они, белокостные, и Гражданскую просрали. Слава богу, зубы крепкие… Кажись, все, одну развязал, – опустил руку и несколько раз тряхнул кистью, стараясь разогнать застоявшуюся кровь. – Стрелять надобно молча и без разговору. В этом сила! – убежденно сказал он. – Так… Теперь другую…
«Молодец, Серегин!» – мысленно похвалил себя и тут же выругался:
– Твою мать! Это ж надо, так вляпаться… с контрой! Обоссался еще, как пацан, – пробормотал зло. – Теперь ноги…
«Не узнал бы кто. Тогда прощай партбилет. Товарищам в глаза не глянешь!» – засвербила в голове тревожная мысль.
– Вот гадина подколодная! Все! – Сполз с кровати и сунул ноги в ботинки.
«Надо поспешать. Не вернулась бы сдуру!» – подумал обеспокоенно и попытался завязать шнурки дрожащими пальцами. Шнурки не поддавались.
– Вот буржуи гадские! Понапридумывали! – Хрипловатый голос дрожал от ненависти. – Как справно в сапогах-то было. Одел – и пошел! А ну их, эти шнурки! – бросил бесполезное занятие. – Потом завяжу. Вот так, подоткну пока…
«Теперь бегом на улицу… Не было б в подъезде засады какой!» – тревожно заныло в груди.
– Мне б только до посольства добраться… А уж потом я эту сучку достану! Кровью умоется, стерва! – процедил, задохнувшись от предвкушения. – Потому что живой!
«Живой, живой, живой…» – билась в голове счастливая мысль.
Пожилая консьержка на первом этаже, услышав гулкий топот, оторвалась от вязания и удивленно проводила взглядом растрепанного мужчину в ботинках с незавязанными шнурками, через три ступеньки сбегавшего по лестнице. Дверь подъезда хлопнула. «Чертовы шнурки!» – послышался с улицы вопль на неизвестном ей языке. Отблеск фар резанул стекло двери подъезда. Рокот мотора и отчаянный хриплый крик, прерванный глухим ударом, заставили консьержку снова встревоженно поднять голову.
– И кто придумал эти авто? Из-за них по улицам просто не пройти… – ворчливо пробормотала она, поднимаясь с места и выглядывая наружу.
У края проезжей части, посреди огромной лужи, вскипающей восторженными пузырьками проливного дождя, неестественно подвернув ноги без ботинок, лежал мужчина с оскаленным ртом. Его поднятая рука со скрюченными пальцами судорожно подрагивала, будто пыталась ухватить кого-то за горло…
* * *
От камина до телефона двенадцать шагов. Двенадцать туда и двенадцать обратно. Сколько раз он уже прошел этот путь, только чтобы не стоять на месте! Стрелку часов будто держит невидимая рука.
«Один, два, три,
