упала, и случился самый что ни на есть финансовый крах. Через год собрание пайщиков приняло решение продать все движимое и недвижимое имущество водочного завода стоимостью в 3 240 000 рублей, причем продать его самим же братьям, Петру, Николаю и Владимиру Смирновым.
Сделка состоялась, и 1 января 1903 года на смену Товариществу водочного завода П. А. Смирнова пришел новый Торговый дом «П. А. Смирнов в Москве». Еще через два года Петр Петрович станет единственным владельцем Торгового дома: ему удалось заполучить у Владимира и Николая их доли из отцовского наследства. Ходили слухи, что не вполне законными способами…
Вскоре грянула революция 1905 года, прибыль еще более снизилась, количество рабочих пришлось существенно сократить, как, впрочем, и ассортимент продукции: «Нежинская рябина» уже не выпускалась, и столовое вино № 40, увы, тоже.
И даже в такой неблагоприятной ситуации на Международной выставке, проходившей в 1906 году в Милане, Торговый дом получил очередную золотую медаль за смирновскую водку. На следующий год во Франции проходила Международная морская выставка, где на всех военных и торговых кораблях под русским флагом были выставлены запасы столового вина № 21 — самой дешевой и самой любимой водки на флоте. Успех был невероятный: смирновская водка получила Гран-при. Это была последняя в истории бренда выставка и последняя его награда…
Зато Петр Петрович осуществил давнюю мечту своего отца — в самом сердце Москвы, на Тверской, рядом с Елисеевским, открыл роскошный винный магазин, рассчитывая, что это поправит его дела.
Но дождаться результатов он не успел, скоропостижно скончавшись в апреле 1910 года. Семейное дело возглавила вдова Петра Петровича Евгения Ильинична Смирнова, которая еще меньше, чем покойный супруг, смыслила в подобных делах. (После большевистского переворота она выйдет замуж за итальянского консула Далла Валле-Риччи и покинет Россию.)
О былом процветании фирмы Смирновых теперь мало что напоминало. А тут еще, на беду, грянула Первая мировая. Чуть ли не с первых ее дней императором Николаем II был издан указ, запрещающий производство и распространение всех видов алкоголя на территории России, по сути, он ввел сухой закон. Сначала торговлю спиртным запретили на месяц, только на время мобилизации. А уже затем продлили на все время войны. Купить алкоголь теперь можно было только в ресторане, он стал чуть ли не деликатесом. Все винно-водочные заводы России перевели на выпуск уксуса и различных морсов. И это было последнее испытание как для Смирновых, так и для всей отрасли в целом.
Если бы история лучшей российской водки была оборвана большевиками, это, по крайней мере, было бы логично. Но, увы, завершилась она как раз таки императорским указом о запрете крепких напитков.
Бизнес рушился на глазах: к середине войны на складах и заводе от полутора тысяч рабочих оставалось не более ста человек.
Потом случились Февральская и Октябрьская революции… Новая власть, наблюдавшая воочию пьяную неуправляемую толпу, в дни переворота громившую винные склады, боялась повторения подобных эксцессов, поэтому всячески избегала поддержки винно-водочной отрасли. К осени 1917 года в России почти полностью прекратилась торговля даже вином, не говоря уже о водке.
В 1918 году все, что принадлежало Смирновым, стало «народным достоянием». Некоторое время Торговый дом еще продолжал существовать, но Смирновы уже в этом деле не участвовали.
Судьба наследников Петра Арсеньевича сложилась по-разному. Владимира Петровича в Пятигорске взяли чекисты и недолго думая приговорили к расстрелу, как чуждый классовый элемент. Рассказывали, что на расстрел водили его пять раз. Ставили к стенке, зачитывали смертный приговор, раздавалась команда «пли!», после чего его возвращали в камеру… Так вот, чтобы вырвать своего возлюбленного из цепких лап ЧК, Пионтковская передаст чекистскому начальнику все свое золото, бриллианты и шубы. И спасет. Потом они вместе покинут Россию и окажутся в Ницце, где в 1934 году Владимир Петрович скончается. Но уже в объятиях другой женщины — поэтессы Татьяны Макшеевой, четвертой его жены…
Следы Николая Смирнова и вовсе затерялись, предположительно, он умер в начале 20-х годов. Сергей умер еще в 1907 году, в возрасте двадцати двух лет, от чахотки. Самый младший сын, Алексей Петрович, всю свою тоже, в общем-то, недолгую жизнь имел опекунов, сперва по малолетству, потом, как свидетельствует семейное предание, из-за душевной болезни. Но, несмотря на этот факт, семью он все-таки создал — сошелся с бывшей кухаркой (затем — экономкой) Татьяной Андриановной Мухановой, и у них родились сын и дочь. Обвенчаться они не успели, и в возрасте тридцати трех лет Алексей скончался. Весь завещанный ему отцом капитал был переведен опекунами в заграничные банки, и судьба этих счетов так и осталась неизвестной.
Между прочим, не знаю, что там имелось в виду под «душевной болезнью», за его плечами была Сорбонна, он знал пять языков и обладал недюжинными писательским и музыкальным талантами, вот только предпринимательской жилки ни у кого из них не было и в помине.
Когда в 1910 году умер самый старший сын Петр Петрович, его вдова Евгения Ильинична, как мы уже говорили, стала единолично управлять делами, если слово «управлять» сюда вообще годится. На самом деле ее интересовали только две вещи: синематограф и поездки за границу. В те редкие разы, когда она приезжала в Москву, ее заботили только кинопоказы в собственном доме на Тверской, а иногда она устраивала их даже в водочном цехе на Овчинниковской набережной. В сорок восемь лет она стала сеньорой де ла Валле-Риччи, что, вполне возможно, спасло ей жизнь.
Их единственный с Петром Петровичем сын Арсений некоторое время продолжал управлять производством в Дагестанской области, затем стал жить на широкую ногу, явно не по средствам: навыпускал векселей, безбожно тратил наличность. Московские сплетники долгое время муссировали слухи о том, что в одном из парижских магазинов он разом приобрел двадцать четыре рубахи, столько же пар шелковых носков, пятьдесят четыре галстука, двадцать четыре жилета и вдобавок ко всему еще четыре халата. Все закончилось печально — как и можно было предположить — банкротством. Поговаривали еще, что большевики Арсения Петровича тоже едва не расстреляли в Иркутске, но за что именно — непонятно, подробности неизвестны.
Представители новой власти прекрасно понимали, что рушить на корню столь прославленный бренд по крайней мере неразумно, поэтому пару десятилетий еще пытались «поддерживать жизнь» смирновских заводов. Благо у них под рукой был Владимир Александрович Ломакин, правая рука Петра Арсеньевича, которому он безгранично доверял. Только благодаря ему удалось сохранить не только статус, но и вкус императорской русской водки.
Где-то в недрах Интернета мне удалось раскопать один интересный документ — заявление Владимира Александровича
