вы жалуйтесь, а я уж посмотрю, когда выписывать!
И я пожаловался.
— Я очень не хочу идти на работу. Можно меня не выписывать хотя бы до понедельника. Ещё в субботу у нас на работе субботник, — меня заставят убираться на улице, а это мне не прибавит иммунитета.
— На здоровье жалуйтесь, а не на жизнь.
Я, конечно, и так сразу понял, на что мне доктор сказал жаловаться, но хотелось разыграть из себя дурачка.
— Со здоровьем ещё не всё в порядке, — из носа течь перестало только сегодня утром, теперь он просто заложен. Кашель спустился ниже, кажется… Голова кружится.
— Лекарства, которые я выписал, пили?
— Да, «Зет-фактор» — по одной капсуле раз в день, «Пинокиосол» — два-три раза в течение дня, «Ринза-стар» — две таблетки в день после еды.
Доктор велел задрать одежду на спине, дыхнул на фонендоскоп и начал слушать лёгкие.
— Таааак, шумов нет.
— Нет, да?
Интересно, доктор услышал разочарование в моём этом «нет, да?»? Всё верно, я предпочёл бы болеть до конца карьеры. Все-таки оплачиваемый декретный отпуск — это охренительный стимул продолжить популяцию.
Если честно, то из всех лекарств, за эти дни я принял только «Корвалол». Я решил не тратить ресурс печени (и свои денежки) на медикаменты, а предоставить организму возможность самостоятельно побороть болезнь, хм,… тем более что «дядя Вова» (российский аналог «дяди Сэма») оплачивает временную нетрудоспособность своего служащего. В моем случает «нетрудоспособность» надо писать так: «неработоспособность». Доктор назначил следующее посещение на понедельник.
— Придёте в понедельник и, если будете здоровы, во вторник пойдёте на работу.
Я вернулся домой. Мои попугайчики, с вечера накрытые платком, уже проснулись и препротивно кричали. Я убрал платок с клетки «своих любимых дурачков», открыл обе двери клетки, приоткрыл жалюзи, чтобы дневной свет радовал птиц и обеспечивал фотосинтез у двух цветков, стоящих на внешних полках подаренного мне мамой шкафа и, взяв короткий разбег, бросился на диван. Полежав так две минуты, я встал, взял со стола компьютер, вернулся с ним на диван и, пристроив его боком на краю своего ложа, включил «Пиратов Карибского моря три». До понедельника была уйма времени.
Глава 32
— Ты видишь это небо, малыш?!
— Не называете меня ма…
— Ответь, ты видишь этот небосвод, ты осознаёшь, что вашему племени конец?
— Мне плевать на «наше племя». Мне, наверное, всегда было плевать.
Я смотрел на небо. Планета, не уступающая по красоте Земле, приблизилась настолько, что люди могли рассмотреть горы и реки на её поверхности невооружённым глазом. Я уверен, что каждый свидетель этого грандиозного зрелища готов был умирать тысячу раз, только бы видеть снова и снова эту красоту. Все кто стояли, задрав голову вверх, уверен, пытались осознать неотвратимость и скорую неминуемость собственной и чужой смерти. Не у кого было просить пощады и отсрочки. Все, все до единого чувствовали себя виноватыми в том, что происходит, ибо какой-то высший разум внедрил эту мысль в мозг каждого человека на Земле. Мы не жались друг к другу от страха, каждый переживал эти мгновения в одиночестве; людей не тянуло на объятия и истерики, каждый был отдельной сущностью в эти мгновения… Да, каждый был отдельным существом, существом независимым от волн, которые порождают массы других существ именуемых людьми. В эти мгновения буквально каждый понял, что именно является величайшей ценностью бытия, осознал эту ценность, но ещё не мог выразить словами, ещё, казалось мгновение и понимание этой ценности обретёт вербальную форму, ту форму, к которой так привыкли люди. Люди начали понимать, что всегда обладали сокровищем, ценность которого не могли себе вообразить, да что же это за сокровище такое, чёрт вас всех возьми!.. Как всё-таки важно, хотя бы перед смертью, узнать правду, почувствовать её лёгкое свежее дуновение на своём лице.
В следующее мгновение вибрации страшной силы сотрясли Землю. Было слышно, как наша планета глубоко и печально вздохнула. Из лёгких людей вырвался выдох умиления, — все поняли, что планета прощается с её самыми несносными детьми — с нами. Кажется, никто не таил обиды, все, напротив, были благодарны за то, что мать-Земля так долго терпела «наше племя» и, не исключено, что будь её воля, планета и дальше терпела наши мерзкие выходки и наше над ней надругательство. Секунду спустя другая планета снова пришла в движение, она шла на сближение. Боже ж ты мой, до чего прозрачный воздух! Мы почувствовали лёгкость в своих телах. Секунда и все поняли, что другая планета своей гравитацией перетягивает наши тела на себя. Люди держались за вкопанные в землю предметы, чтобы остаться на земле. Кто-то начал плакать, это были слёзы прощания, а не жалости к своим никчёмным жизням, слёзы улетали в небо. Древние старики и малолетние дети, все они знали, что заслужили такой конец. Люди начала разжимать руки и уноситься в небо.
— Как тебе нравится такой поворот событий, — голос в моей голове вновь завёл беседу.
— Феерично, — ответил я и разжал пальцы.
Глава 33
Пока я болею, пока меня ничего не отвлекает, хочу рассказать вам о двух вещах. Первое — «о дрожании дела» и второе — «о моём папочке».
Дрожание дела. Дело (судебное, конечно) в данном контексте — бумажная папочка, в которую вложены листы, которые необходимы для судебного процесса. Как правило, сначала в этой папке идёт определение судьи о принятии дела к производству, затем идёт исковое заявление или просто заявление, ну или жалоба или что так ещё бывает, неважно. Затем идёт квитанция об оплате госпошлины, кстати, госпошлину платить не нужно с суммы требования возмещения морального вреда, отсюда и берутся все эти «… прошу, уважаемый суд, чтобы работодатель компенсировал мне моральный вред в сумме один миллион девятьсот девяносто девять тысяч…» Дальше в дело вшиты разного рода доказательства или что люди считают доказательствами, разного рода чеки, копии квитанций, копии трудовых книжек, паспортов, копии копий, распечатки скриншотов и так далее вплоть до самый абсурдных вещей, типа образца обоев или некондиционного листового железа. После того как несчастный секретарь, ценой своего здоровья в части целостности кожных покровов на руках, подошьёт весь этот бред сивого жалобщика в лунную ночь, папка «дела номер такое-то, по иску такого-то мудака к другому мудаку» раздувается до невероятной толщины, от первого тома дела вегетативно-бюроктатическим способом появляется второй, затем третий. Вот, короче, это «охреневшее» дело лежит на столе у какого-нибудь судьи, допустим, по гражданским делам; лежит себе дело и ждёт дальнейших с собой манипуляций, иногда по нему задумчиво постукивает пальцами судья и задаёт вопрос
