Ознакомительная версия.
на блесну. Лучше всего это делать в движении. Мы нашли настоящий дубок – лодку, вытесанную из одной вербы. Я должен был грести одним веслом, а Фацик – забрасывать и держать удочку, вытаскивать щук. Довольно далеко от берега стало понятно, что пирога пропускает воду. Приходилось вычерпывать ее руками. Но все было хорошо, пока внезапно не поднялся ветер и не начался дождь. Большие и быстрые волны раскачали дубок так, что тяжело было даже усидеть, вода заливала его со всех сторон, били молнии. Мы даже коротко попрощались на всякий случай. Но доплыли до берега, потеряв только туфли, которые были у меня так долго, что даже назывались Петром и Павлом. Фацик был одним из тех троих человек в моей жизни, которых я считал совершенными во всем без исключения. Дед Михась был вторым. О третьем я уже так не думаю. Дед Михась привез бабушку Зоню и папу в Делятин в пятьдесят шестом. Примерно через год в отпуск после Венгрии
приехал один родственник-офицер. Устроили прием. Наконец офицер поднял тост за успех венгерской кампании. Дед не хотел за такое пить и попытался выйти из-за стола. Но он сидел под стенкой, зажатый другими гостями, те его не выпускали. Тогда дед запрыгнул на переполненный стол, пробежал по нему, не зацепив ни одной тарелки, ни рюмки, ни бутылки, перепрыгнул через еще каких-то людей и пошел домой. Как раз в ноябре пятьдесят
шестого погиб дед Марьяны. В Ужгороде его застрелил советский офицер. Он был совсем молодым, у него было двое маленьких дочерей. Должен был много работать. Поздно вечером они с напарником везли картофель для какого-то магазина. По дороге их остановил офицер и попросился третьим в кабину грузовика. Он молча сидел себе и сидел, а водители вскоре начали разговаривать друг с другом, перейдя по привычке на венгерский. Они говорили о том, где можно
было бы раздобыть немного дров для дома. Так же без слов офицер вытащил пистолет и застрелил Марьяниного деда. Напарник едва успел выпрыгнуть из машины и забежать в какие-то кусты. Офицера даже никак не наказали. Рядом была война в Венгрии, на Закарпатье сконцентрировались войсковые резервы. Офицер объяснял, что, услышав разговор на венгерском, понял, что его хотят убить, так что он защищался. Мой двоюродный дед и подозревать не мог о чем-то подобном, но и не мог
хотя бы притворяться, что пьет за победу красной армии в Венгрии. Даже хорошо зная о повешенных венгерскими военными гуцулах в Первую мировую, о погроме на Красном Поле. Он любил петь песни времен Карпатской Украины. Мне было три года, когда дед научил меня и моего делятинского кузена нескольким козацким песням. Он вырезал из доски профили лошадиной головы, прикрепил их к палкам, и это были наши лошади. Еще у нас были деревянные сабли и малиновые
шлыки на шапках. Ездили по огородам и пели про Марусеньку, про Дунай, про платок и стрелецкую могилу. Мы раздавливали на руках, на голове и шее ягоды калины и представляли, что это кровь из ран. Немного позже он сделал нам первые луки. Потом мы каждый год делали луки сами, совершенствуя и лук, и тетиву, и стрелы. У наших последних подростковых стрел были наконечники из автоматных пуль. С расстояния в сто шагов они перелетали еще и через двадцатиметровое дерево, а с тридцати пробивали
доску. Но больше всего времени мы потратили на метание ножей. В нашей коллекции были и багинеты, и штыки, и тесаки разных армий. Были и самодельные ножи, сбалансированные для метания, выточенные из напильников. Мои сыновья нашли еще одну технологию. Они клали большие гвозди или куски толстой стальной проволоки на рельсы, и поезд изготавливал безупречные стилеты. Дед Михась говорил, что человек без ножа – самое беспомощное существо в мире. У него всегда был при
себе не только складной нож, но даже маленький точильный камень. За два дня до начала школы он подарил мне простенький раскладной ножик с одним лезвием, просверлил в рукояти дырку и вдел шнурок. Много лет я носил его на груди. Нечто подобное было и с ремнем. Дед считал, что мужчина должен носить ремень и не ослаблять его, чтобы не позволять себе наращивать живот. Подаренный тогда же пояс перетерся только в
университете. Целое детство я еще и записывал на внутренней поверхности ремня названия всех городов и мест, где бывал. Пояс порвался на Кавказе, в горах Абхазии, на кордоне Пслух. Там происходила секретная конференция всесоюзной нелегальной студенческой природоохранной экстремистской организации, и я был делегатом от Львова и Западной Украины. Дядя Влодко пришил мне в трусах внутренний карманчик, потому что нужно было ехать двое суток в общем вагоне. Дядя Влодко
отбывал срок в Хабаровске, еще дальше, чем Чита и Чита-три. Из вагона поезда Львов-Адлер я смотрел на Восточную Украину. Вдоль путей цвела сплошная сирень. Очень часто между кустами сирени стояли легковушки, которые раскачивались. Там кто-то занимался любовью. Так же точно раскачивались на маневрах кунги радиостанций на ГАЗ-66. На Красную Поляну мы ехали на перегруженном пазе по настоящему серпантину. В каком-то месте все пассажиры – хотя еще минуту назад казалось, что невозможно
даже пошевелиться – стали на колени и начали молиться, закрывая руками лицо. Мы въехали в ущелье дьявола – сказал мне водитель, отводя глаза от узкой дороги между скалами и пропастью. От Красной Поляны до лесничевки на границе нужно было еще двадцать километров идти пешком. Все это время я присматривался к траве и молодым листьям, чтобы убедиться, что на Кавказе все по-другому. Трава была настолько ярче нашей, насколько в Прибалтике
она бледнее. Я шел еще и через ореховые леса, где под ногами орехи укладывались в многолетние слои. Возле лесничевки было сорок источников самого настоящего нарзана. Каждое утро я пил воду из одного, умывался в другом, зубы чистил в третьем. Из четвертого снова хотелось напиться. Хозяевами кордона были супруги Салтыковы. Беглецы от городской цивилизации. Неофиты. Она окончила актерскую школу в Ленинграде, он – дважды доктор физики и
математики. Их черная баня стояла прямо над Пслухом. Там не было электричества, и она каждый вечер декламировала Цветаеву при керосиновой лампе. Дети ездили в школу в Красную Поляну на лошадях, и лошади пять часов паслись под школой. Вся семья всегда ходила с карабинами. Они каждый вечер плакали, потому что каждый день ужасно ссорились. Она говорила, что в заповеднике все должно быть по-заповедному, запрещала мужу даже заготавливать сено лошадям на зиму. А он время
от времени привозил от своих друзей из института космических исследований какие-то фрагменты спутниковой техники и наконец собрал такой дельтаплан с двигателем, который по радиокомандам подлетал, кружил и приземлялся. На дельтаплане была видеокамера, подававшая изображение на наземный монитор, который различал шестьдесят оттенков цветов. Бензина в один полет можно было взять столько, что дельтаплан держался в небе шесть часов. Салтыков посылал его в недоступные места и смотрел, чем занимаются разные звери. Наталья плакала, потому что это было вмешательством в биоценоз. Я ночевал в их спальном мешке, подбитом лисьим мехом. У деда Михася были перчатки без пальцев из лисьего меха. Иногда приходил Лацис, латыш, который сформировал в заповеднике экспериментальный отряд быстрого реагирования по борьбе
с браконьерами. Мы пошли посмотреть, как Лацис работает в преследовании.
Какие-то стрелки с абхазской стороны завалили тура и тащили его домой. Лацис гнал их по горам, иногда они стреляли в нашу сторону. В конце концов начался майский снегопад, и абхазцев вместе с телом тура унесла лавина. Все делегаты жили в бараке с двухэтажными нарами. Большинство этих семнадцатилетних мальчиков и девочек прошло через настоящие бои с вооруженными и беспредельными черными заготовителями икры, красной рыбы, медвежьего жира,
тысячелетней лиственницы, гагачьего пуха, тигровых шкур, женьшеневого корня. Теоретические занятия проводил известный Шпильмарк, внук знаменитого Шпильмарка. Очень скоро закончились каши, и мы целую неделю питались вареными сушеными грушами из близлежащих грушевых лесов. До Арарата было совсем близко. А именно на Арарате стоял едва ли не самый мощный ретранслятор радио «Свобода». Ночью после снегопада, когда птицы не спали, горюя
над гнездами с яйцами, засыпанными снегом, «Свобода» совершенно беспрепятственно сообщила об ужасной ядерной катастрофе на Западной Украине. Говорили, что осуществляется массовая эвакуация, а те края перестали быть пригодными для жизни. Чтобы не потерять свою родину, я должен был немедленно возвращаться домой. Сочинские пляжи были укрыты снегом. Самолет до Львова летел так низко, что в каком-то месте возле Крыма было видно два моря. А в самом Львове я видел сверху, как мои
однокурсники курили на перекладинах ограждения старого корпуса университета. В мае восемьдесят шестого мы не могли понять, почему нельзя есть зеленый лук, на котором даже не появилось ни пятнышка. Мы просто не знали, что делать. Уже через месяц я оказался в армии, и на дверях казармы было написано, что для обеспечения радиологической безопасности надлежит каждые полчаса смачивать тряпку на пороге казармы, а проветривать помещение только ночью
Ознакомительная версия.
