Софи Оксанен - Когда исчезли голуби

На этот раз ситуация была особенно неспокойной. Речь Хяльмара Мяэ пробудила некую надежду: по его словам, мобилизация — это первый шаг на пути к независимости. Я видел неуверенность на лицах беженцев, желание поверить ему. Безграничное людское доверие не переставало меня удивлять. И отчаяние. И все же день ото дня росло число тех, кто уже не верил в победу Германии и в обещания независимости или хотя бы автономии Эстонии. Никто не желал оставаться и ждать новой расправы, люди были уверены, что большевики вернутся. Священники говорили о возвращении безбожного государства.

В этом году нам предстояло в большом количестве переправлять дезертиров из немецкой армии, они и сейчас уже были среди беженцев, их можно было узнать по гордой осанке. Это были смелые ребята, с горящим взором, готовые идти в бой сразу же, как только баркас пристанет к берегам Финляндии. Я тайно надеялся, что мы сможем создать из них отдельный эстонский батальон, который бы стал ядром новой армии Эстонии, когда немцы начнут отступать. Тогда мы сможем воспользоваться ситуацией, как уже случилось однажды в 1918 году, когда после ухода германских войск мы отбросили назад красных и получили независимость. Капитан Тальпак уже занимался в Финляндии вопросами создания отдельного батальона, я доверял ему и называл его имя, когда парни спрашивали меня о создании эстонской армии. Капитан отказался сотрудничать с немцами, и не он один. Ричард до своего бегства успел написать рекомендацию нашим ребятам, как избежать фронта и получить направление в Ригу на курсы радистов абвера, чтобы вернуться потом в наши ряды. Многие уже прошли обучение и теперь ожидали ухода немцев.

Еще несколько часов — и настанет время действовать. Юдит подошла ко мне и стояла, робко переступая с ноги на ногу. Я подвинулся. Она села рядом, взяла предложенную мной папиросу и прикурила от зажженной мной спички. Вьющийся локон прилип к ее щеке, дрожащие тени ресниц говорили об ее напряжении. Я отметил про себя, что сине-черно-белое эмалевое кольцо снова вернулось на ее левую руку.

— Что будем делать со свиньями? — прошептала она на ухо. Капля слюны брызнула мне на ухо. Я вытер ее. Мне передалось тепло ее тела, но это было немецкое тепло, и мне это не нравилось. — Семья священника не хочет их оставлять.

— Скажем потом, что их украли.

Она кивнула. С каждым днем переправы становились все дороже, цены росли, спекулянты наживались на человеческой беде. Тем, у кого не было денег, приходилось изобретать собственные пути бегства или оставаться. Но и это не все, среди беженцев тоже попадались нечестные игроки. Места на борту было мало, однако некоторые, вроде этого священника, не желали с этим считаться. Многие забивали животных незадолго до отъезда и везли мясо с собой, но этот стоял на том, что за живых свиней получит в Швеции больше.

— Посиди теперь ты на страже, — попросил я, решив увести свиней в подвал разрушенного дома по соседству. Кто-нибудь из наших заберет их потом.

— Кого тут сторожить, я пойду с тобой.

На темной лестнице Юдит положила руку мне на плечо. Я тут же сбросил ее. Она сказала, повысив голос:

— Я знаю, как ты ко мне относишься, но, по-моему, у нас есть дела поважнее.

— Просто ты такая же, как и все остальные.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Обеспечиваешь себе будущее после ухода немцев, — пробурчал я с неуместной в этой ситуации злостью.

— Роланд, я по-прежнему думаю по-эстонски.

Я стал спускаться по лестнице, осторожно держась за перила. Луна не показывалась, ночь была идеальной для переправы.

— Германия не проиграет, — сказала Юдит.

Я презрительно хмыкнул, и она услышала это.

— К тому же я не получаю за это денег, — продолжила она. — В отличие от Александра Креэка и еще бог знает кого. Например, тебя.

— Я делаю это не ради денег, — вспылил я.

Юдит остановилась и засмеялась. Смех ее разносился по лестнице вверх и вниз, сжигал кислород, так что мне стало вдруг нечем дышать. Неужели она и правда думает, что я собираю деньги для себя, чтобы уехать за море? Или она просто дразнит меня, как я дразнил ее из-за немца?

Перила качались, Юдит облокотилась на них, и мне пришлось убрать руку, ступеньки прогибались под тяжестью ее смеха. Этажом ниже открылась и закрылась дверь, кто-то вышел посмотреть в коридор. Я схватил Юдит за плечи и стал трясти. Из открытого рта вырывался дух балтийских баронов, безжизненный смрад, и мне пришлось поднять руку к носу, защищаясь от него, другой рукой я сжал ее локоть так, что нежные косточки внутри затрещали. Она все смеялась, от ее смеха сотрясалось все мое тело, глумясь над моей беспомощностью. Я должен был заставить ее замолчать, но не мог, потому что она стояла так близко и была похожа на крошечную птичку на ладони.

— Ты хочешь, чтобы нас поймали? Ты же понимаешь, что с тобой будет? Ты этого хочешь? Этого ждешь?

Когда мы вышли во двор, я стал поправлять сбившийся костюм. Юдит вымыла руки в ледяной воде дождевой бочки. Мы старались не смотреть друг на друга.

— Как думаешь, твоя соседка позвонит в полицию?

— Моя соседка?

— Она выходила посмотреть на лестницу.

Юдит немного испугалась.

— Не позвонит, она знает мою мать. Я зайду к ней, когда мы пойдем обратно.

— Может, ей заплатить?

— Роланд, она подруга моей матери!

— В такие времена даже подругам надо платить. Сюда приходит много незнакомого народа, и вряд ли твоя мать знает об этом.

— Роланд!

— Заплати!

— Я могу отдать ей свои продовольственные карточки, скажу, что мне они не нужны.

Я схватил мокрую руку Юдит и приложил к своим губам, которые все еще хранили тающую сладость ее губ. Ее кожа пахла осенью, каплями дождя на яблоках. Мне захотелось укусить ее руку, но я сдержался. Запах немца испарился, теперь она пахла моей землей, как все, что рождено на моей земле и в мою землю обратится, моей невестой из моей страны, и я вдруг понял, что должен извиниться за то, что часто обращался с ней так плохо. Звезды проглядывали сквозь тучи и отражались в ее глазах, которые были похожи на выкупавшихся в молоке лесных голубей. Темнота скрыла мое смущение, и я промолчал. Нежность была неподходящим чувством для этого времени и этой страны.

Эдгар смотрел на сидящего рядом гауптштурмфюрера Герца. Тот облокотился на спинку сиденья “опеля”, расставив в стороны мускулистые, мужские ноги, и всем своим видом показывал, что ехать ему не хочется, то и дело смотрел на часы, явно мечтая поскорее прибыть на место — и, главное, побыстрее вернуться в Таллин. Это был плохой знак, Эдгар тщательно подготовился к этой поездке, самые свежие данные ожидали в идеальном порядке в портфеле. Он поэтапно продумал план экскурсии, демонстрирующий стратегию развития производства в Вайваре. Он хотел пролоббировать несколько других вопросов и заранее договорился с оберштурмфюрером фон Бодманом, на какие детали стоит обратить особое внимание. Он хотел поговорить о военнопленных, без них Вайваре не добиться успеха. Очередной список прибывающей партии заключенных был полон еврейских имен, а евреи не относятся к сфере ответственности Организации Тодта, и Эдгар ничего не сможет сделать, если остальные не согласятся детально обсудить этот вопрос. Проблема должна быть решена, а потому Эдгар должен заставить гауптштурмфюрера Герца прислушаться к словам Бодмана, в конце концов, он главный врач лагеря. И все же одновременно он думал о связи Герца и Юдит. Вот в этой самой машине его рука касалась уха Юдит, а она держалась за эту вот ручку двери, и ее сумочка лежала на сиденье, именно здесь Юдит прижималась к своему любовнику, пряталась у него под мышкой, терлась щекой о его петлицы, а из-под юбки проглядывали голые колени, на которые он незаметно клал руку, и Юдит называла его по имени.

На этот раз на воротнике гауптштурмфюрера не было ни пудры, ни запаха, оставленного прижавшейся к мундиру женщиной. Скорее всего, Герц вернется в Германию или в конце концов устанет от своей военно-полевой невесты, так случается со всеми. И все-таки это движение, которым Герц коснулся уха Юдит, не давало Эдгару покоя, потому что оно было именно таким, о котором мечтал сам Эдгар. В городе было полным-полно красивых женщин, почему же именно Юдит заполучила мужчину, который с одинаковой беззаботностью поедал устриц в Берлине и подписывал смертные приговоры в Остланде и чей парабеллум наверняка стрелял с поразительной точностью. Юдит заполучила мужчину, который заслуживал лучшего. Расстановка сил была проблематичной.