Комната полна гостей. Медный канделябр, по средине потолка, тщательно вычищен. Столы покрыты чистыми белыми скатертями, вся комната носит на себе какой-то особенный праздничный отпечаток. Гости одеты в самых лучших праздничных платьях: мужчины в черных шелковых длиннополых кафтанах, женщины в атласных шубенках и в жемчужных ожерельях.
Сегодня суббота.
Все гости привели с собою и детей, которые наполняют комнату шумом и визгом. Старшие также громко разговаривают между собою, перебивая друг друга, шутят, смеются и хохочут, — словом, веселятся от души. Сегодня суббота — и мы упиваемся субботним покоем, точно опиумом; мы забываем заботы, которые еще вчера окружали нас и которые завтра снова наплывут, как непрошенные гости. Мы на короткое время выныриваем из холодных волн на зеленый берег, мы сбрасываем с себя размокшее от пота платье, забываем на минуту железную действительность — и переходим в кратковременное царствие веселого сна, с его розовыми мечтами, солнечным сиянием, с его радужными красками и благоухающим запахом, Оттого-то мы и приветствуем субботу, как милую невесту, блеском свечей и веселыми гимнами!
Вдруг, в комнате все умолкает, все теснится вокруг большего круглого стола, на который, как на жертвенник, каждый кладет свою лепту. Вещи, вещицы, шелковые платки, толстые молитвенники с зеленым и желтым обрезом, амстердамские библии в пергаментных переплетах, даже маленькие серебряные часики и табакерка из тульского серебра — подарки доброго дяди и старой бабушки — кладутся у ног пятилетнего мальчика, которого учитель, меламед, поставил на стол.
— Ну, Менделе, говорит учитель, рассматривая преподнесённые его питомцу подарки, начни-ка друту (речь).
— Берейшис боро элогим — начинает мальчик звонким голоском; публика сдерживает дыхание, слышны только громкие слова дитяти. Мендель окончил уже элементарный курс еврейской грамоты и сегодня начинает новый курс — изучение Библии. Начало этого учения празднуется во всех набожных еврейских семействах особенно торжественным образом. Родители радуются, видя какие успехи делает их сынок; ребенок и учитель радуются подаркам и похвалам, а родственники и знакомые, взамен своих подарков, наслаждаются сладкой грушей, сладким медом, кислым пивом, вкусными пирожками и конфетами разного рода.
Как елей течет груша с уст Менделя. Счастливые родители готовы плакать от радости и блаженства, глядя на ребенка, стоящего на столе в своем зеленом балахончике, с ермолочкой, выложенной золотыми галунами, на голове, с ясным взглядом и звонким голоском. Бедные родители! Они в эту минуту мечтают о светлом будущем: Мендель будет расти годами и познаниями, он сделается раввином, знаменитым Рабби, из-за которого люди спорят, перед мудростью которого все падает ниц, к которому народ стремится как к Мезерическому Реббе, который лечит хромых и слепым возвращает зрение — силою молитвы!.. Когда Мендель окончил свою друту безграничный восторг овладел всеми, на Менделя сыплются поцелуи от свежих и поблекших уст...
С этой минуты мальчик живет исключительно для изучения Библии. Всякое другое занятие, всякое другое употребление своих сил, всякое развлечение, игры и шутки юности, все, что радует сердце и укрепляет тело — все изгнано из его мертвой жизни. Единственная пища, которой питается дух его — Библия; целые годы жует и пережевывает он текст за текстом без конца. Потом, когда мальчик подрастает, его вводят в лабиринт Талмуда; нить Ариадны держит в руках своих строгий и неумолимый учитель, который все дальше и дальше водит его по катакомбам давно прошедшего, в которых его предки набальзамировали свою мудрость, свои предрассудки и свое суеверие для будущих столетий. Он гонит его через области, которые должны были бы остаться закрытыми для молодого ума, он посвящает его в тайны, принадлежащие более зрелому возрасту, и насилует молодой и нежный ум казуистическими тонкостями, на вершинах которых голова его кружится.
По той же самой дороге, по которой идут дети всех фанатических или лицемерных отцов, карабкается и Мендель, не зная ни отдыха, ни покоя. За ним стоит его наставник с фолиантом в одной руке, с розгой в другой; отец гонит, родственники гонят, и мальчика, наконец, прогоняют сквозь строй толстобрюхих книг, которые только спокойный, ясный дух, проницательный ум может сделать предметом серьезного изучения в часы досуга. Понятно, что эта неразумная воспитательная и образовательная система убивает будущность мальчика, который проводит лучшие свои годы в изучении предметов, непригодных для практической жизни, не имеющих для неё никакой цены, и вступая в тот возраст, когда нужда гонит к работе, он ничего не знает, ничего не умеет, ни за что не может взяться. Посещение хедера — это тяжелый, трудный путь, на котором нет ни отдыха, ни развлечения; это долгий путь пешком, на котором вянет юность, блекнет цвет, гаснет огонь, и тело становится вялым, тощим и слабосильным, — это путь, на котором в семнадцать лет человек уже перестает быть молодым и уже сгибается под тяжестью этого ничтожного числа лет безрадостного и скучного детства; это — голая песчаная пустыня, без листьев и цветов, без зелени и свежести, — это небо без солнечного света!
Семнадцать лет! Скорей, юноша — жизнь коротка, родители стареют, невесты растут во всех углах и концах, скорей, ищи себе жену, ибо нехорошо человеку жить одному на земле. Семнадцать лет — и еще ничего для будущего, для семейной жизни, — как будто время не имеет крыльев, как будто свет не имеет невест!
Родители хлопочут, шадхан [1] тоже работает, тетки и дяди не дают покоя, — ради Бога, уже пушок растет на подбородке у Менделя! Счастливый путь, — юноша, это жизненный путь, юноша, — ты несчастный человек!
Пугливый взор опущен в землю, кровь подступает к бледным щекам — Мендель стоит перед своей невестой, дрожит, стыдится, без воли, без понимания того, что он делает, что другие делают с ним! Оба они смотрят в землю, — к чему видеть друг друга? Родители желали, и небо решило, — кто посмеет противиться решению неба? Тонкое покрывало опускают на лице невесты, жених набожно повторяет за раввином обычную формулу, дрожащими руками надевает кольцо на протянутый палец и жадно пьет поднесенное вино, — целый день он ничего в рот не брал, — разбивает ногой чашу, и стоит одной ногой в хедере, а другой — в супружестве! Давно пора! Семнадцать лет! Помилуйте, да отцу его было всего пятнадцать, когда он стоял под хупе [2], матери его было всего шестнадцать, когда она носила его под грудью! Да, нынешнее поколение портится!
Годы бегут и тащат нас с собою. Родители Менделя удалились в царство теней, царство страха и ожиданий, куда
