(т. е. «древесная»), существовавшем на Родосе во времена античности, о том, что это древнейшее растительное божество. Предоставляю читателю самому делать выводы. Но взаимосвязь кажется достаточно очевидной. Что до Тлеполема, ему были оказаны посмертные почести как герою, но сведения о том, где стоял его храм, до нас не дошли.
Круг наших знакомых расширялся, теперь мы общались с Сэндом, недавно прибывшим хранителем древностей, и с Эгоном Хюбермом. Этот австриец — мастер по керамике, он прожил здесь около пятнадцати лет и несет ответственность за большую часть прелестной икарийской керамики, появившейся в правление итальянцев. Сэнд — суровый шотландец с выпуклыми лбом и подбородком и с дивным чувством юмора. Хюбер, напротив, прирожденный одиночка, он высокий и светловолосый и постоянно пребывает в состоянии меланхолической отрешенности от мира, вечно раздираемого войнами. Четырнадцать лет назад его вынесло на берег Родоса штормом: он пытался на каноэ добраться из Венеции в Александрию. Остров ему понравился, и он остался здесь, а итальянский губернатор, обращавшийся в Рим с просьбой прислать специалиста по керамике, внезапно услышал, что Бог ответил на его молитвы, послав ему талантливого нищего австрийца, нуждающегося в дополнительном источнике средств к существованию, кроме икон, которые он писал для церквей. Теперь Хюбер живет в маленькой башне Мартелло, сильно разрушенной из-за влажности и недосмотра. Как он умудрился избежать призыва в немецкую армию, есть великая тайна, но ему это удалось, с помощью многих уморительных формальностей, которые мог изобрести лишь бывалый человек, долго проживший на востоке Средиземноморья. Он работает как бог на душу положит в разрушенной мастерской за городской окраиной, куда его знаменитая на весь мир керамика когда-то приманивала тысячи туристов и где из-за нехватки глины он снова впал в нищету. Тем не менее ни единой жалобы не срывается с его губ, поскольку он остается одним из аристократов духа — бедный художник, которому не нужно ничего, кроме возможности творить.
Постепенно городские персонажи обретают свою индивидуальность и разнообразные отличительные черты. Сначала запоминаешь их просто потому, они каждый день попадаются на улице, но потом люди обрастают особенностями характера и привычками. Отсюда лишь шаг до основных характеристик — поскольку их знают все: женат или холост, сотрудничал с оккупантами или нет, богат или беден. Итак, Родос постепенно начинает ассоциироваться с людьми: Мехмет-бей, Маноли, плетущий сети, барон Бедекер и Христос. Действующие лица в порядке появления, как говорится.
Мехмет — мой сосед. Он живет за олеандровой рощей, за могилами, в собственном домике. Каждое утро он приветствует рассвет, распахивая деревянные ставни и с удивительной меткостью харкая на одну из белых кур-легхорнов, которые бегают за проволочной загородкой перед домом. Потом он со скрипом спускается по лестнице, ворчит на жену за то, что она копается, и выплывает на солнце, чтобы потянуться или закурить. Он высокий и тучный, у него бледная кожа и томные черные глаза, выдающие его турецкие корни. Он носит синюю юбку и высокие ботинки критских горцев, но на большее у него как будто не хватило смелости (или средств), поскольку довершают наряд белая рубашка и засаленный платок, повязанный на шее. Он очень напоминает эдакого задумчивого пирата. Он слоняется по городу, обделывая мелкие делишки, раскачиваясь, как спешившийся гаучо, и к полудню появляется в саду с парой связанных цыплят, перепелами в проволочной клетке, пучком петрушки, сотовым медом — или еще с какой-нибудь снедью. Он всегда в барыше, и создается впечатление, что он не прикладывает никаких усилий, чтобы преуспеть. Словно, стоит ему открыть утром глаза, как шестое чувство тут же подсказывает, в какой квартал устремиться, чтобы добыть себе хлеб насущный. Дважды в неделю он с устрашающей лихостью режет курицу на колоде, а после стоит с окровавленным резаком в руке и сигаретой в углу рта и смотрит, как обезглавленная птица с булькающим шипением мечется по двору, пока не рухнет.
Раз в месяц Мехмет исчезает, предпринимая путешествие технически невозможное — в Турцию. Как он добирается туда, как возвращается — никому не известно; но дней через десять он возвращается с солидным грузом контрабанды, который вмиг распределяет по своим агентам в городе, можно сказать, со скоростью света.
По слухам, он выгружает товар на берег где-то возле Трианды и навьючивает им мулов. Потом он присоединяется к каравану мулов, на которых ранним утром из деревень везут продукты на городские рынки. Я слышу, как он ни свет ни заря мягко хрустит гравием на дорожке, ведущей к дому; он стучит в дверь и хрипло зовет. Иногда он тащит по земле что-то тяжелое. Жаль будет, если его поймают, — штрафы за контрабанду огромны.
Но Мехмет замечателен не только этими своими талантами; в городе к нему относятся с почтением, как к человеку, который от рождения был очень богат и растратил три состояния исключительно из-за веселой своей бесшабашности. Опять же по слухам, он был последним турком на Родосе, у которого был гарем.
— Completemet epuisee, се type-la [21], — сказал на днях барон Бедекер, поставив на стол свой кофе эспрессо, чтобы ткнуть большим пальцем в направлении Мехмета, мрачно бредущего враскачку по площади, ведомого своим безошибочным чутьем к молочному поросенку или гусю.
Снова сирокко — огромные волны с белыми барашками несутся к Анатолии, чтобы разбиться вдребезги о мысы, тонущие в дымке.
— Вся поэзия, — говорит В., — берет начало в эпитафии. Даже эпиталама [22] способствует смерти — смерти счастья.
Возможно, это чересчур мрачный взгляд. Я думаю об эпитафии, нацарапанной углем над нишей с костями христианской мученицы в римских катакомбах: «Клементия замученная, спящая смертным сном, — да восстанет». Да будет нам дана та же лаконичная выразительность, чтобы снова жить и умирать в стихах не длиннее семи слов!
Вопрос происхождения… Гидеон и я провели кое-какие изыскания в небольшой археологической библиотеке, которую предоставил нам Сэнд. Я рылся в цветистом многословии Билиотти и Коттрета (которых Гидеон называл общим именем «Аббат Котлет»), а сам он посмеивался над чопорностью Торра, чьи два тома о Родосе, вероятно, лучшее из написанного.
Верховным богом Родоса был Гелиос; из всех древних названий острова — Гелиуза, Друг Солнца, возможно, более прочих достойно упоминания, поскольку именно образ бога Солнца явственней прочих образов проступает сквозь сумбур мифов и классические контаминации. Первыми жителями Родоса были дети Гелиоса, Гелиады. Его любимице, нимфе Родон, остров был подарен как место обитания. Праздник Гелиоса ежегодно отмечался в сентябре. Его жрец давал имя году. Колоссу были приданы его черты, на монетах региона было его изображение, на ежегодном великом празднестве в его
