честь в жертву приносились белые или рыжие ягнята, белые бараны, белые кони и красный мед; а борцы, мастера кулачного боя и погонщики колесниц состязались за венок из веток белого тополя. Празднества эти были настолько знамениты, что соседние государства присылали лучших атлетов участвовать в соревнованиях и своих дипломатических представителей. Ему в жертву приносили четверку лошадей, которых сбрасывали в море. Это символизировало его ежедневное путешествие по небу, из великолепного подводного дворца, где он жил, в тьму Океана — на запад. Там, где теперь стоит картонная крепость Де Векки [23], стоял его храм, в пределах которого находилась знаменитая статуя бога Солнца, стоящего в колеснице, запряженной четверкой скакунов. До того как в 408 г. до н. э. был основан город Родос, родосцы, утверждавшие, что их прародиной был Аргос [24], жили большей частью в трех сверкающих великолепием городах, называвшихся в честь героев, внуков Гелиоса: Линдос, Ялисос и Камирос [25]. Были на острове и другие великие города — и каждый год
появляются новые свидетельства существования забытых поселений, — но лишь эти три города управляли островом и всеми колониями. Вместе с Косом и Книдосом они образовывали религиозный союз, и у них был общий храм на Триопийском мысе. Что заставило их объединиться и основать четвертый город, более прекрасный, чем любой из существующих, которому они отдали власть над островом? Некоторые считают, что три города были разрушены землетрясением. Возможно, было ощущение, что местоположение нового города на сильно вытянутом северо-восточном окончании острова обеспечит им и стратегическое преимущество — в виде трех прекрасно расположенных гаваней, и неуязвимость в случае очередного пробуждения вулкана, ведь это с древних времен было проклятием Спорад [26]? Мы никогда не узнаем. Современная крестьянская версия основания Родоса заслуживает того, чтобы процитировать отрывок из брошюры Вронти: «После великой напасти, слепней, которые перекусали всех и погибли, в праздник Святого Деметрия [27] было великое землетрясение. Землетрясение разрушило три города, поэтому был построен новый город, на лучшем месте, где его не могли постичь подобные беды».
Белый хлеб — последнее здешнее новшество. Родосцы положительно превратились из-за него в снобов, даже последний нищий не примет предложенного ему куска ржаного хлеба. Они называют его «английским хлебом». Сегодня я видел сценку, которая меня порадовала и еще раз напомнила, какое почтение, почти библейское, греки испытывают к хлебу. Семейная трапеза под деревом в каком-то запущенном, искореженном бомбами городском дворе. Дедушка, бабушка и трое маленьких крикливых детей едят хлеб с чесноком. Когда я проходил мимо, кусочек хлеба упал на землю. Старик поднял его и ласково, будто обращаясь к ребенку, произнес: «Давай-ка, английский хлебушек, поднимайся», — и поцеловал его, прежде чем вложить обратно в грязную ручку внука. Вот как они живут!
По ходу наших исследований и споров мы неизбежно должны были начать разговор о родосской розе [28]. Роза ли это? Эгон Хюбер сделал на глине несколько оттисков приспособлением, которым ро-досский мастер в древности ставил печать (своего рода — гарантия) на миниатюрные сосуды с маслом, вином или благовониями. Во многих случаях на оттиске — цветок граната. Сам же Хюбер полагает, что настоящая «роза Родоса» это гибискус. Так сказал немецкий археолог, приезжавший к нему во время войны. Конечно, гибискус тут повсюду. Три преобладающих красных тона: посветлее — олеандра и гибискуса, влажный, густой пурпур — бугенвиллей, которыми итальянцы засадили всю современную часть города. Тем не менее почти во всех крестьянских садах топорщатся алые острия именно гибискуса. И все же вышеупомянутые Коттрет и Билиотти настаивают на дикой розе — на слишком скромном, как мне кажется, цветке, чтобы стать символом столь могущественного острова, каким был во времена античности Родос.
Но продолжим дальше.
Летом, говорится в книге по мореходству, которую где-то украл Гидеон, появляется этезийский ветер, слегка остужающий жару. Море он почти не трогает, но ощущаешь, как он овевает прохладой лоб и грудь и рассеивает полуденную accidie [29], воцаряющуюся со стрекотом цикад. Ветер называется meitemi, если я не ошибаюсь — греческо-турецкий гибрид, созвучный с «млеть», «малина», «хмелеть» и греческим meli, мед. Так вы сможете почувствовать, каково оно на вкус, одно из сокровищ Эгейского моря. На Родосе, добавляет Тоузер, младший брат meitemi — береговой ветер, которого с нетерпением ждут те, кто хочет пересечь проливы. Он дует с моря до полудня и потом с берега до сумерек. Он называется imbat. «Весь регион от Родоса и восточного Крита до Самоса и Икарии, — читаем дальше, — имеет ту же геологическую структуру и тот же рельеф, что юго-западная Анатолия». Вот она, поэзия точного наблюдения! Мы в таком случае лишь часть кратера вулкана. «Большая часть предгорий ушла под воду, на виду остались лишь горы. Это привело к образованию значительных высот и глубин. К востоку от Родоса глубина моря достигает 10 600 футов высота горы Атабирос равна 4069 футам над уровнем моря». Океанографу, создавшему эту книгу, были наверняка чужды лирические порывы. «Древние кристалл ичес кие породы, сланцы и мраморы, в результате оголения преобразовались в легкие песчаные почвы… Массивы очень чистого известняка… Вулканические почвы представлены кратерами островов Нисирос и Патмос и пемзовыми галечниками Калимноса. Как правило, они легко разрушаются, образуя богатые красноземы и черноземы».
Занятие поэзией учит постигать природу игры — одного из основных занятий человечества. В своих танцах под звездами дикари пытаются объединить собственные жизни с жизнью небесных тел — соотнести ритмы рутинной повседневной круговерти с ритмами космическими, вершащими круговорот во вселенной. Поэзия же пытается обеспечить такую связь между сбитым с толку внутренним «я» человека, временно поглощенного только собой, и извечным движением вселенной снаружи. Конечно, любому знакомы подобные порывы; но только поэты храбро от них не отворачиваются.
Стихи как акварели, их нужно откладывать, чтобы они хорошенько просохли, прежде чем вносить изменения — на полгода или на полдня, в зависимости от красок, которыми пользуешься.
Эти размышления — плоды дня, проведенного за млением под кипарисом на горе Филеримос — в полном одиночестве. Внизу лежала долина Марины, мягкие кремовые известняки, сплошь источенные зимними потоками, так заросли кустарником, что каждая впадина стала похожа на рот, прикрытый золотистыми усами. Голый выгоревший скелет аэродрома внизу: с обугленным самолетом, напоминал, что ты все-таки в этом мире. Дело в том, что воздух на Филеримосе так разрежен, что простительно вообразить, будто ты находишься в ином, более удачном измерении, где герой наконец-то владеет собой и где действие каким-то образом вновь соединилось с идеей любви. Колыбель эллинов дышала тихо, в полусне.
Маноли
