Я бы мог крикнуть Любовь мою
Громко
В день
Жаркий и яркий
Золото-рыжего лета, которое
Ее пьянит и безумит
И возносит со смехом навстречу
Всем эхо!
Я бы мог сказать:
Счастлива Любовь моя,
Поглядите на пурпурный плащ, что влачится
У ног ее!
Руки ее переполнены розами —
Они облетают,
Поя благовонием воздух;
Небо так ясно
Над домом ее
Из теплого мрамора —
Белого с жилками,
Схожего с телом,
Нежным для губ...
Но нет,
Я одел ее власяницей и шерстью;
Плащ ее спущен
До самой земли;
Она проходит, едва улыбаясь,
А поет так тихо,
Что не обернется никто,
Чтоб сорвать ее песню расцветшую
В этом вечере, ей упоенном;
Нет у нее ни сада, ни дома,
И ей хочется казаться нищей,
Чтобы лучше скрыть, что она любима.
ПРОЩАНЬЯ
Есть сладкие прощанья на пороге раскрытой двери
Уста к устам — на час единый,
Иль на единый день;
Уносит ветер
Шелест шагов стихающих,
Приносит ветер
Шелест шагов счастливого возврата;
Вот шуршат они по каменным ступеням
Белой лестницы;
Вот приближаются, и ты идешь
По коридору, задевая то плечом,
То локтем о штукатурку стен...
Ты остановилась. Я чувствую тебя
За дверью запертой;
Ты дышишь тяжело, и сердце бьется часто,
Я слышу тебя
И раскрываю поспешно дверь —
Твоей улыбке, о милая!
Есть долгие прощанья на берегу морском,
Тяжелым вечером, в котором задыхаются.
В сумерках уж кружится маяк.
Ясны огни.
Страдают...
Волна приходит, развертывает пену, отступает
И плещет о корму и сваи.
Во мраке медлят руки
Расстаться и снова сплетаются;
Красноватый отблеск фонарей
Окрашивает кровью дурных предвестий
Заплаканные лица
Тех, кто расстаются на набережных моря,
Так же, как на пустынных перекрестках,
Так же, как на повороте дороги, убегающей
Под ветром иль под дождем,
Так же, как у угла стены, к которой прислоняются
Пьяные от грусти и любви,
Глядя на руки, разлученные на много дней
Иль навсегда...
Есть еще иные прощанья,
Когда слова еще приглушенней,
Когда лицом к лицу
В тревоге безысходной Жизнь и Смерть
Целуются во мраке приподнявшись, уста к устам,
Как будто для того, чтоб крепче запечатлеть
Во времени и в вечности
Губы к губам, дыхание к дыханью,
Свое двойное братство.
ОДА
Любовь!
Я занавесил твое лицо в глубинах снов,
Любовь!
Я занавесил твое лицо в глубинах дней моих,
И светлые глаза, и медленные губы,
Которые мне на ухо шептали в сумерках;
А волосы твои, волнистые и теплые,
Я увенчал фиалками и листьями,
Я распустил твоих голубок на заре,
Я притушил ногой твой черный факел,
Сломал твой лук, твои рассыпал стрелы,
Любовь!
Я занавесил твое лицо на дне воспоминаний
И дней моих.
Потому что Весна запела на заре
Над тихою рекой, заросшей камышами,
Потому что Апрель смеялся в звонком гроте,
Связывая на пороге серебряные флейты,
Потому что в рощах шел русый дождь из солнечных лучей,
А голубые тропы бежали в лес,
И наконец звезда взошла над морем,
Та самая, что поднялась над кипарисами,
О, Любовь с глазами жестокими, истомой и стыдом,
Благодаря которой столько весен прошли — без сладости,
Я занавесил твой взгляд, и я оставил в тени
Твое лицо с глазами бледными от смеха и истомы.
Если б Лето, рыжее от хлеба и красное от роз,
Если б Лето,
Таинственное зрелостью и силой,
Если б Лето зеленых утр и золотых закатов
Со спелыми плодами, висящими подобно жарким каплям
К устам изнеможенным,
Если б Лето
Палящих солнц, полудней и созвездий,
Лето, поющее на ветре всем спелым золотом тяжелых нив,
Лето, кричащее, сочащееся кровью всех роз своих,
Не опьянило меня, о нежная Любовь,
Разве я бы прикрыл твои уста
Тяжелой розой,
Сладкой моим устам?
Вот Осень.
Весна и Лето умерли за часом час;
