С утра до ночи переполняют двояким говором:
Там поют, смеются, говорят, спешат, живут и умирают;
Горит очаг, костер пылает, печь дымится,
Свирепый молот бьет по наковальне;
Один кует косу, другой чеканит латы;
В единой бронзе сплавляются различные металлы.
Для арены, где льется кровь, для пашни, политой пóтом —
Вот выгнутый сошник, а вот короткий меч.
Вот якорь корабельный, вот морской трезубец.
Вот золотой орел, вот медная волчица:
Он клювом бьет, она кусает пастью
Немых рабов, вертящих жернова;
Ибо Город в единый день и каждый день съедает
Целый посев, сжигает целый лес,
И тлеет, как заря, в глубинах вечеров.
Но средь различных дымов,
Над ним клубящихся, его чернящих небо,
Нет ни единой струйки ладана, взносящейся к богам!
И ни один из молотков, звенящих в кузнях,
Направленный рукой благочестивой, не чеканит
Ни в ковком серебре, ни в золоте верховном
Ни лика вещего, ни профиля богов.
Так почему же ты, подобно прочим людям
Забывчивым, не позабыл имен, которыми нас звали?
Зачем ты ищешь нас, упрямец милый,
Всегда привязанный к невидимым следам?
Разве без нас земля не плодоносна, не прекрасна?
Разве она не та без колесниц Кибелы,
Благочестивый друг? И разве море
Волною, как прежде горькой, не поет
Своих усталых жалоб и звонкой радости,
Хотя сквозь ветер, доносящий их, не слышны
Голоса Сирен, зовущих в свои объятия?
Что ж хочешь ты? Ты разве недоволен,
Что стадо безраздельно принадлежит тебе,
Что ты не должен отдавать Богиням-Охранительницам
Ни белой кобылицы, ни черного барана?
Для одного тебя не слишком много ль плодов
От виноградника, от дерева, от сада,
И тайный долг неволит, как дар богам отдать,
Гроздь тяжелейшую и самый полный колос?
Разве тебе не жаль пролить в честь бога, в его кратер,
На алтаре избыток своей амфоры?
Ступай. Жни свой ячмень и сей свою пшеницу.
Не все ль равно, куда исчез божественный Изгнанник,
Который подымал в разгар осенних оргий
Корзину с гроздьями и обагренный серп!
Будь человеком! Ешь, пей и плачь и смейся.
Желанье короче, чем кажется. Любовь
Не длится долее, чем облетает роза.
Сорви цветок! Вкуси плода. Живи вещами,
Не думая о том, что было божественным когда-то.
Но чувствую, мой сын, что речь моя напрасна.
Так слушай: я одна из тех,
Которых звали бессмертными.
Одна живу я полгода на земле и вижу Солнце.
Другие, сошедшие в Аид, забыли
Хода и выходы; одна я знаю,
Каким путем извилистым восходят
К сиянью дня, к лазури, потому что
Я — земная и подземная —
Царица дважды в моем двояком царстве.
Ты так хотел. Прими в уста зерно
Плода таинственного, что я держу в руке,
Закрой глаза: их ночь багровая еще полна
Отсветов золотистых земного вечера.
Следуй за мной. Молчи. Будь осторожней.
Спустись еще. Открой глаза. Смотри!
Ты видишь — там внизу, катя слепые воды,
Сквозь зыбкий мрак и призрачные светы
Черная река кольцом струящимся замкнула
Обрывистый, песчаный, молчаливый остров,
Последнее убежище богов.
Время не пощадило их. Они дряхлеют,
Седы их бороды, и волосы их белы.
Ты видишь: охмелевший Вакх берет и наклоняет
Амфору без вина, а тирс его —
Сухая ветвь без виноградных гроздий и без плюща,
Меркурий беспокойно сравнивает с ней нагую трость — когда-то кадуцей —
Теперь не оплетенный мистическими змеями.
Усталые Сатиры спят возле Эгипанов,
Потягиваясь тяжко, обломаны рога
На лбах плешивых Фавнов.
Ты в этих привиденьях блуждающих не узнаешь ли —
Призраки богов, которых мир считал
Великими и грозными, благими и злопамятными,
Жестокими к ослушнику, суровыми к рабу,
Верховными, бессмертными, живыми,
Которым курился фимиам и багровел алтарь
Вседневной кровью неисчислимых жертв
И от которых теперь остались только Тени?
Они томятся в грезах, уповая,
Что сон их солнечный, прекрасный, амброзийный
Возникнет вновь, окончится изгнанье,
На острове подземном, окруженном
Беззвучной, черною и мертвою водой струящегося Стикса,
Ибо толпа ночная их устала от ночей.
Сандалию подвязывает Марс, как бы готовясь в путь,
Венера — еще прекрасная — спустила ногу
В воды Преисподней, а Нептун благоразумно
Ощупывает брод своим трезубцем.
Гляди на тех, кто были когда-то средоточием
И олимпийской радости и силы олимпийской,
Кто были некогда оракулом и роком,
