за собой в Устье самых образованных людей, принимавших участие в том собрании: сатановца, Боруха Шика… Авром Перец продолжает болтать по-русски с ошибками и утверждает, что еще не пришел подходящий момент, чтобы докучать «великодушным россиянам» просьбами. Ему, как птица-пересмешник, вторит Лейб Невахович. Реб Мордехай Леплер постоянно занят своими страдающими от доносов хасидами Хабада и освобождением из заключения лиозненского раввина. Скоро уже два года, как он так суетится. Врач Залеман пишет свои сочинения и думает, что этим спасает мир. На самом же деле они все боятся выступить открыто. Они даже не хотят, чтобы их имена упоминались теперь у начальства. Гневливое и беспокойное правление царя Павла, возможно, действительно не подходило для того, чтобы прибегать к защите властей и просить новых прав. Но и опускать руки тоже было нельзя. Он, реб Нота, даже считал, что полусумасшедший Павел был по своей сути человек намного более справедливый, чем Екатерина Великая. Та была всего лишь умной, дипломатичной…
Едва взойдя на трон, Павел взялся облегчать положение крестьян. Он издал указ, согласно которому крепостные должны были работать на своего помещика только три дня в неделю, а в остальные дни — на себя. Кровавые наветы на евреев он запретил. Особые привилегии чиновников и купцов первой гильдии, не позволявшие подвергать их телесным наказаниям, отменил. Жалобы ковенских, киевских и каменец-подольских поляков, просивших, чтобы евреев изгнали из их областей, потому что они-де поселились там безо всяких на то прав, отверг. Соответствующие указания он дал и курляндскому барону Гейкингу [144] с тем, чтобы тот положил конец интригам курляндского муниципала и уравнял бы тамошних евреев и христиан в правах.
Остатки феодальной системы, то есть самовластие мелких и крупных магнатов по отношению к жителям подвластных им земель, Павел тоже отменил. Владычествовать над отдельными людьми или над целым группами — это прерогатива государства. И только оно обладает правом последнего слова.
Поэтому неудивительно, что все русское дворянство и все польские земельные магнаты стали кровными врагами Павла за то, что он отобрал у них старые наследственные права. Сопротивляться открыто они боялись, но потихоньку подрывали престиж царя. Слухи, что он безнадежно безумен, они начали распространять задолго до того, как он на самом деле пришел в такое состояние. Ни один его указ не выполнялся, крестьяне были рабами по-прежнему. Не три дня в неделю, а все семь, включая воскресенье. А евреев под всяческими предлогами преследовали и гнали из сел и больших городов. Ревизоров, посылавшихся царем, водили за нос. Им доказывали при помощи фальшивых документов и цифр, что в горестном положении крестьян виновны только евреи, ворвавшиеся на Святую Русь из прежних польских областей: из Белоруссии и Подолии. Только они, евреи, дурачат невинных крестьян, выманивая у них зерно, шерсть и полотно за глоток водки. Поэтому-то крестьяне голодают и вымирают от холода. Даже в большом неурожае прошлого, 1800 года, принесшем с собой эпидемии, распространившиеся среди скота и людей, тоже каким-то образом оказались виноваты евреи…
Этим тихим и упрямым заговором земельных магнатов, направленным на то, чтобы не выполнять указы императора Павла и перенаправить его гнев на евреев, воспользовался уже даже Семен Гаврилович Зорич, шкловский помещик. Это был тот же самый Зорич, которого он, реб Нота, в свое время не раз вытаскивал из финансовых трудностей и связанных с ними судебных процессов. Тот же самый Зорич, который так дрожал после смерти Екатерины, боясь, что новый царь отберет у него Шклов вместе с генеральским званием, пожалованным почившей императрицей, а его самого сошлет в Сибирь, как и многих других генералов екатерининских времен…
Увидав, что хлопоты Ноты Ноткина в Петербурге, у сенатора Куракина, с тем чтобы выручить его из беды, помогли и что царь не трогает его, Зорич стал самоуверенным. Он забыл свои обещания Ноте Ноткину, что Шкловских евреев больше не будут задевать, и принялся спускать с них шкуры направо и налево, где только было можно, точно так же, как он сдирал шкуры с крепостных крестьян. Еврейские цеха обязаны были теперь поставлять ему мастеров и бесплатные подводы для строительных работ, которые он вел на Большом рынке… А обыватели и купцы должны были платить ему особые подати, потому что никак иначе не могли принять участие в осуществлении его помещичьих строительных планов. Жалобы и прошения снова пошли от шкловской общины в петербургский Сенат. Евреи писали, что помещик командует ими, как своими крепостными крестьянами. Пошли и доносы от помещика в Сенат — что евреи, мол, бунтуют против него и против правительства… Не больше и не меньше.
Глава двенадцатая
Марш, марш в Сибирь!.
1
Напрягая постаревшие глаза, реб Нота Ноткин прочитал надпись на лежавшей на его письменном столе папке: «Ревизор Державин». Сюда реб Нота собирал все материалы, касавшиеся этого заклятого врага народа Израиля, и все жалобы, полученные им, реб Нотой, относительно Державина из множества еврейских общин. По большей части — из Белоруссии.
Это был тот самый Державин, который еще при дворе Екатерины похвалялся своими познаниями «во всех жидовских талмудах». Не в Талмуде, а именно в талмудах… Тот самый «пиит», который сочиняет, говорят, возвышенные рифмы, от каковых Невахович, учитель Алтерки, просто пальцы облизывает. Эстерка, если он, реб Нота, не ошибается, когда-то тоже восхищалась рифмами Державина. Было бы справедливо, если бы она сейчас узнала, что это за фрукт. Реб Ноте уже не раз приходилось встречаться с ним, как и с другими высокопоставленными чиновниками. И он узнавал в нем такого патриота, который хочет быть больше «россиянином», чем все остальные… Но его черные глаза с особенным азиатским разрезом, желтоватая кожа и выступающие скулы выдавали его нерусское, скорее всего, чисто татарское происхождение. Наверное, именно поэтому Державин искал любую возможность замаскироваться, демонстрируя свою преувеличенную любовь к русскому престолу, русскому народу и русским интересам.
Неважно, была ли эта причина его ненависти к евреям единственной или же были и другие. Ясно только, что при беспокойном владычестве Павла, с его болезненной подозрительностью и непостоянством, этот «пиит» стал очень опасен для прав евреев в России. И в этом тоже были виноваты сами евреи. А еврейчики из Белоруссии — больше всех остальных. В Сенате, к примеру, набралось так много жалоб от шкловской общины против тамошнего помещика и доносов миснагедов на хасидов, что разговоры об этом дошли до самого императора. Они не могли до него не дойти. И Павел, с его болезненной резкостью, сразу же приказал сенатору Державину отправиться
