получил от царя приказ и побежал сломя голову. На бегу он потерял свою шляпу с перьями.
— Канибах, Канибах! — крикнул ему вслед царь. — Ты потерял свою шляпу.
— Но не голову, ваше величество!.. — сразу же ответил Канибах, не останавливаясь. За такой ответ, в котором была скорее игра слов, чем мудрость, скорее подхалимство, чем истинная верность, Павел, смеясь, приказал:
— Пусть ему даруют тысячу душ крепостных!
Канибах потом ужасно обращался с этими так легко доставшимися ему крепостными и бил их до крови — тех же самых крестьян, за которых, собственно, и вступался Павел, из-за которых сделал всех земельных магнатов своими заклятыми врагами…
Сам наследный принц Александр дрожит перед безумствами и пьяными капризами отца. Он прячется целыми днями у своего друга Адама Чарторыйского. Но князь Чарторыйский, бывший когда-то любимцем двора Екатерины, сам боится. Он ходит с опущенной головой, боится произнести «либеральное слово». Он сам каждый день ожидает, что его придут арестовывать.
Спрашивается: как приблизиться к такому постоянно раздраженному правителю? О том, чтобы вымолить у него новые права для таких «подозрительных инородцев», как евреи, теперь уже и говорить нечего. Даже приставать к нему с тем, чтобы он проявил милосердие и освободил лиозненского раввина Шнеура-Залмана, реб Нота сейчас боялся. Реб Мордехай Леплер, его сват, делает для этого все возможное и невозможное и просит каждый день, чтобы он вмешался. Сват даже обвиняет его, что он, реб Нота, держится в стороне от этого дела, потому что он завзятый миснагед… В своем хасидском пыле реб Мордехай не хочет понять истинного положения вещей. Он не верит, что все закулисные усилия не помогли; что, кроме всех подозрений, которые больной царь имеет по отношению к евреям и их «сектам», он к тому же еще и суеверный человек. Кто-то всерьез или в шутку рассказал ему, что «рабин» из Лиозно обладает сверхъестественными тайными силами. Государству может повредить, если он выйдет на свободу… И царь — неважно, верит он в это полностью или только отчасти — так скоро не выпустит лиозненского «рабина»…
Ладно, «рабин» так «рабин». Лиозненскому раввину было не лучше и не хуже, чем другим, большим, людям, настоящим русским — генералам, губернаторам и просто помещикам, которые томятся, как и он, в тюрьмах… Реб Нота боялся намного худших вещей. В один прекрасный день царь встанет, стукнет по столу своей слабой рукой и даст команду всем губернаторам в Вильне, Ковне, Минске и Могилеве: разберитесь до конца с вашими занудными жидами. Кру-гом, жидовские морды! Марш, марш в Сибирь!.. Со всем своим домашним скарбом, с детьми и стариками… Точно так же, как он несколько месяцев назад дал команду провинившемуся полку на маневрах.
Дикие приказы Павла вообще-то очень плохо исполнялись. Главным образом в дальних губерниях. Чем дальше от Петербурга, тем слабее придерживались их русские чиновники и полицейские. Но такой приказ действительно будет выполнен. Кто-кто, а евреи и еврейские общины всегда и везде будут козлами отпущения, особенно в такое суматошное, неспокойное время: марш, марш в Сибирь, жидовские морды!
Глава тринадцатая
Мой, мой ребе!.
1
Было уже часов одиннадцать вечера, когда дверь кабинета реб Ноты раскрылась с такой стремительностью, которую даже близкие люди не позволяют себе по отношению к тем, кто намного их старше.
— Дедушка, добрый вечер! — пискляво пропел молодой голос.
Это был Алтерка, красивый рослый юноша. Ночной морозец лежал красными пятнами на его выступающих скулах, заставлявших вспоминать его отца, Менди; а его полноватые губы улыбались обаятельно, как умела Эстерка. Это придавало ему свежую юношескую веселость. Но синие круги вокруг узких глаз и особенная морщинка усталости по обе стороны носа вызывали подозрение, что этот самый «мальчишка» немного рановато начал наслаждаться теми радостями этого мира, которые позволяют себе только зрелые мужчины.
Озабоченное лицо реб Ноты совсем сморщилось от такой неожиданности. Огоньки горевших на его рабочем столе свечей затрепетали, и мелкие волны теней разбежались по его недовольному лицу. Но оно сразу же просветлело. Слово «дедушка» тронуло реб Ноту. Это была глубокая радость старого человека, хватающегося за остатки своей исчезнувшей семьи. И подобно тому, как потерпевший кораблекрушение хватается за доску, так же и реб Нота протянул свою морщинистую руку, схватил Алтерку за рукав и с деланым ворчанием отчитал его:
— Ты можешь иной раз сказать «зейдэ». [150] Эх, ты! Это тебе не повредит, не дай Бог.
— Зейдэ… зейдэ… — шаловливо повторил Алтерка. — Это я оставляю бедным шкловским парням… А ты, дедушка, тоже можешь называть меня иначе. Что это за имя — Алтерка?
— И как, к примеру, ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Разве мало есть красивых имен? Роман, Платон, Алексей. Алексей подходит больше всех остальных.
Реб Нота иронически пожевал губами:
— Вот как? Да ты уже разговариваешь как этот ешиботник в мундире… Как его там зовут? Лейбеле Невахович. Скажи правду, ты с ним виделся?
— Совершенно верно! — весело отозвался Алтерка с развязностью ребенка, которому все разрешается, даже нахально разговаривать с собственным дедом. — Именно с ним я сегодня проводил время. На «островах» открылась новая кухмистерская. Каким бы тощим ни был Невахович, он умеет хорошо поесть. Мне приятно смотреть, как он ест лосося, тушенного в сметане, устриц с красным перцем, черную икру с рубленым зеленым луком. Потом…
— Остановись на рыбе! — махнул на него своей старой рукой реб Нота. — Не доходи до мясного! Я уже знаю. Я уже, слава Богу, знаю наизусть все меню пожирателей трефного. Твой отец тоже когда-то это любил. Но ты начинаешь слишком рано…
— А чего ждать, дедушка? Пока зубы выпадут и желудок перестанет служить?
— Наоборот, если не беречь себя с молоду, как ты себя не бережешь, именно тогда выпадают зубы и портится желудок.
— Я уже знаю, я тоже уже знаю, дедушка! У всех людей твоего поколения очень хороший аппетит, а свою юность они держат для праздника. Точно так же они прятали свои новые кафтаны и шубы, пересыпая их нюхательным табаком, пока они все не покрылись пятнами и не стали распадаться под руками… Меня, дедушка, ты не втянешь в эту компанию, ха-ха! Нет!
— Я уже вижу, сын мой, или… Алексейка. Так, кажется, ты хочешь, чтобы тебя называли? Прислужник Аврома Переца на тебя хорошо повлиял.
— Не говори так, дедушка. Невахович — человек знающий, мыслящий. Сегодня мы много смеялись…
— Смеялись? Над кем?
На этот раз Алтерка осторожно оглянулся, понизив свой нахальный голос:
— Представь себе, дедушка, Лейб Невахович был сегодня с царем Павлом в Тайной
