не тебе, Артур. Вспомни, через что тебе пришлось пройти сегодня вечером.
Артур Миффлин поглядел на своего друга с некоторой тревогой. Он знал всю меру его бесшабашности, если уж он решал чего-либо добиться. Считая, что ему брошен вызов, Джимми переставал быть разумной личностью, доступной убеждениям. А в данном случае последнюю точку над i поставили слова Уиллета. Джимми был не из тех, кто покорно позволяет обозвать себя факиром, был ли обзывающий трезв или пьян.
Джимми тем временем достал виски, сигары и разлегся на кушетке, пуская в потолок кольца дыма.
— Ну? — сказал наконец Артур Миффлин.
— Ну? Что — ну?
— Я имел в виду, будет ли это молчание перманентным или ты в ближайшие минуты начнешь развлекать, возвышать и наставлять? С тобой что-то случилось, Джимми. А ведь не так уж давно ты был веселым типусом с неисчерпаемым запасом шуток, мастером всяческих выдумок. Так где же теперь твои остроты, розыгрыши, твои песни, взрывы веселости, которые не давали умолкнуть смеху за столом, когда за обед платил ты? Теперь ты больше всего напоминаешь мне глухонемого, который празднует Четвертое июля, прибегая к бесшумному пороху. Очнись, или я уйду. Джимми, мы вместе росли. Расскажи мне про эту девушку — ту, которую ты полюбил и умудрился потерять, как идиот.
Джимми глубоко вздохнул.
— Ну хорошо, — сказал Миффлин не без самодовольства, — вздыхай, если тебе нравится. Все-таки лучше, чем ничего.
Джимми приподнялся и сел на кушетке.
— Да, и десятки раз, — сказал Миффлин.
— О чем ты?
— Ты ведь собираешься спросить, был ли я когда-нибудь влюблен, верно?
— И не думал, я же знаю, что с тобой этого никогда не бывало. У тебя нет души. Ты понятия не имеешь, что такое любовь.
— Будь по-твоему, — покорно согласился Миффлин.
Джимми снова плюхнулся навзничь на кушетку.
— И я тоже, — сказал он. — В том-то и беда.
Миффлин посмотрел на него с новым интересом.
— Я знаю, — сказал он. — Ты ощущаешь неведомый трепет, сердце в твоей груди словно испускает трели, будто какой-нибудь юный птах, запевший впервые, когда…
— Да заткнись же!
— …когда ты пугливо спрашиваешь себя: «Уже ли свершилось? Возможно ли это?» — и застенчиво отвечаешь: «Нет. Да. Свершилось, я верю». Я проходил через это десятки раз. Легко различимый первый симптом. Если немедленно не принять срочные меры, он может развиться в острую лихорадку. В таких делах полагайся на своего дядю Артура: он знает, о чем говорит.
— Ты мне надоел, — отрезал Джимми.
— Мы к вам склонили слух, — сказал Миффлин ласково. — Расскажи мне все.
— Рассказывать нечего.
— Не ври, Джимми.
— Ну практически нечего.
— Так-то лучше.
— Было вот что.
— Еще лучше.
Джимми поерзал, принимая более удобную позу, и отхлебнул из стакана.
— Увидел я ее только на второй день.
— О, этот второй день! Ну и…
— Мы даже не познакомились.
— Просто по воле случая оказались рядом в одном месте, э?
— Собственно говоря, дело обстояло таким образом: как последний дурак, я купил билет второго класса.
— Что-о? Наш юный Вандерфеллер Асторморган, мальчик-миллионер, путешествует вторым классом! С какой стати?
— Ну, я думал, так будет приятнее. В салоне второго класса пассажиры куда веселее и без претензий. Быстрее сходишься с людьми. В девяти плаваниях из десяти я всегда предпочту второй класс.
— Но этот оказался десятым?
— Она ехала в первом классе.
Миффлин прижал ладонь ко лбу.
— Погоди! — вскричал он. — Это мне что-то напомнило — что-то из Шекспира. «Ромео и Джульетта»? Нет… Ага! Пирам и Фисба.
— Не нахожу ни малейшего сходства.
— Так перечти «Сон в летнюю ночь». «Пирам и Фисба, по пьесе, разговаривают через щель в стене», — процитировал Миффлин.
— Ни стены, ни щели не было!
— К чему такой буквализм! Вы разговаривали через поручни.
— Нет и нет.
— Ты хочешь сказать, что вы вообще не разговаривали?
— Мы не обменялись ни единым словом.
Миффлин скорбно покачал головой.
— Умываю руки, — сказал он. — Я полагал, что ты — сама предприимчивость. Так что ты делал?
Джимми негромко вздохнул.
— Стоял и курил у поручней напротив парикмахерской, а она кругами прогуливалась по палубе.
— И ты пялился на нее?
— Иногда я поглядывал в ее направлении, — произнес Джимми с достоинством.
— Не виляй! Ты пялился на нее. Вел себя как последний нахал, и ты знаешь, Джеймс, я не ханжа, но вынужден сказать, что считаю твое поведение достойным Ловеласа. А она прогуливалась в одиночестве?
— Чаще всего.
— А теперь ты ее любишь, так? Ты взошел на борт этого парохода счастливым, беззаботным, с вольным сердцем. А сошел на берег серьезным и удрученным. С этих пор в мире для тебя существует только одна женщина, и ты ее потерял.
Он испустил глухой безнадежный стон и отхлебнул виски, чтобы приободриться.
Джимми беспокойно заерзал на кушетке.
— Ты веришь в любовь с первого взгляда? — спросил он небрежно, пребывая в том настроении, когда человек говорит вещи, при воспоминании о которых затем просыпается по ночам в холодном поту.
— Не понимаю, при чем тут первый взгляд, — заметил Миффлин. — Согласно собственным твоим словам, ты стоял и ел глазами эту девушку пять дней без передышки. Я вполне способен вообразить, что за такой срок можно допялиться до любви к кому угодно.
— Не могу представить себя остепенившимся, — сказал Джимми задумчиво. — А до тех пор пока ты не испытаешь желания остепениться, нельзя быть влюбленным по-настоящему.
— Я говорил о тебе в клубе буквально то же самое, перед тем как ты вошел. Моим довольно удачным определением было, что ты цыган из цыганов.
— Черт подери, ты абсолютно прав.
— Как всегда.
— Полагаю, причина в безделье. Когда я сотрудничал в «Ньюс», ничего подобного со мной не случалось.
— Ты сотрудничал в «Ньюс» слишком недолго, чтобы это могло тебе надоесть.
— Теперь я чувствую, что не способен провести в одном месте дольше недели. Видимо, виною тому — деньги.
— Нью-Йорк, — сказал Миффлин, — полон услужливых добряков, которые с удовольствием избавят тебя от этого инкуба. Ну, Джеймс, я тебя покидаю. Теперь постель меня скорее манит. Кстати, ты, полагаю, потерял эту девушку из виду, когда сошел на берег?
— Да.
— Ну так в Соединенных Штатах девушек не так уж и много. Всего двадцать миллионов. Или сорок? Во всяком случае, число невелико, и тебе требуется просто немного поискать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Мистер Миффлин скатился вниз по лестнице. Минуту спустя Джимми услышал свое имя — кто-то громко звал его с улицы — и подошел к окну. Внизу на тротуаре стоял Миффлин и смотрел вверх.
— Джимми?
— Ну, что еще?
— Забыл спросить. Она блондинка?
— Что?
— Она блондинка?! — возопил Миффлин.
— Нет! —
