мой греческий редактор, принес опус Хри-стоса мне и прочел его вслух, одобрительно посмеиваясь.
— Хорошо, — сказал я, — набирайте.
Костас остолбенел.
— Напечатать?
— Будет, наконец, хоть один живой материал в этом замшелом листке, — сказал я. — Откройте колонку на левой стороне второй полосы. Назовите ее О κοσμακίς (чудесное выражение, которое можно перевести как «Мир маленького человека»). Скажите Христосу, что он должен писать для нее четыре раза в неделю, на любую тему, кроме политики. Будем платить ему тридцать драхм за строчку.
Костас ушел вниз, в наборный цех. Воцарилась выжидательная тишина. Отовсюду доносился жаркий шепот. Казалось, новость потрясла всех.
Во второй половине дня я снова был в издательстве — к выходу первых оттисков. Был праздничный день, и, согласно традиции, «Хронос» вышел с цветной шапкой. Выглядело это очень красиво. В темном углу возле машины стоял Христос с готовой газетой в дрожащих руках. Парень онемел от счастья. Увидев меня, он смущенно потупился. Костас вычитывал гранки последней полосы.
Внизу, под нами, в темноте замер на своем посту Христос (он в тот день дежурил). Ему предстояло дернуть за рубильник и запустить огромную машину.
— Мальчишка ходит весь день как во сне, — сказал Костас, закончив изучать гранки, и открыл окошко в наборный цех. — Хорошо, — он дружески пожал мне руку, прежде чем прореветь:
— Пошел!
Внизу зарычало и зашелестело. Христос отпер дверь на улицу и впустил орду уличных мальчишек, которые распространяли нашу газету. Новорожденный писатель стоял понурившись возле машины, чему-то улыбаясь. Он все никак не мог опомниться.
К утру слава его облетела весь квартал, где он жил, квартал бедняков. Пока он шел на работу, рассказал Костас, человек двенадцать подошли его поздравить. Коллеги-наборщики по-прежнему встречают его шутками и подначками, но теперь в их голосах звучат и уважительные нотки. Ни с чем нельм сравнить печатное слово, только оно заставляет простых смертных так тебя уважать. Отныне Христос примкнул к самой нищей аристократии мира.
Глава III
Короткое лето Святого Деметрия
Завтра я первый раз навещу свой приход. На огромной артиллерийской карте, висящей над моим столом, я снова и снова рассматривал очертания своих островов, пока не запомнил форму каждого. Родос — это кремниевый наконечник стрелы; Кос — кашалот; Лерос — осьминог; Патмос — морской конек; Сими — сгоревший метеор, отшлифованный воздухом; Калимнос — мидия.
Об их продукции, климате и обитателях я уже знаю достаточно, благодаря краткому, но интенсивному курсу армейского обучения в Каире. Даже в статистических таблицах, заполняющих компактные армейские справочники, я слышу волшебные нотки во всех этих бес пристрастных реестрах: наждак, изюм и белая черешня. Теперь мне предстоит повенчать свои теоретические знания с тем, что я увижу собственными глазами.
Я выбрал для поездки короткое лето Святого Деметрия, рассчитывая, что его последние ясные дни позволят мне спокойно добраться до самого Лероса и обратно, не угодив в шторм.
Сими
Продвигаясь на север мимо потрясающих эгейских пейзажей, залитых яростным белым светом солнца, я чувствую, как ныряет и бьется о волны маленький каик, взявший курс на Кос. Горы уходят в воду, здесь они стоят, как ноги окаменевших слонов, медленно поворачиваясь, когда мы проходим их, словно на огромном шерстистом поворотном круге. На пути к Косу встречаются целые склоны, сплошь усеянные обломками из мастерской Майоля [34] — незаконченными лодыжками и головами, торсами и ступнями. Когда мы вошли в огромную каменную паутину Сими, еще не рассвело, поэтому у меня не сложилась целостная картина — только прерывистый ряд впечатлений. Он лежит на воде, как черный сухарь — впрочем, скалы так изрыты и пробуравлены языками волн, отброшенных Анатолией, что все это больше похоже на черное каменное легкое. Повсюду вздыхают и всхлипывают пробоины, это вода урчит и пыхтит в черных сотах. На этом весьма сомнительном фундаменте праздным юнцом был выстроен город из цветного кирпича. Город этот начал взбираться на гору, но вскоре притомился и затерялся в обломках штукатурки и кучах камня, которым теперь никто не воспользуется. Человеческий голос сквозь шум воды и морского ветра кажется совсем тихим, как муравьиный шорох — точно пытаешься нацарапать что-то булавкой на резиновой покрышке.
— Kalo Taxidi — счастливого пути…
Калимнос
На Калимносе опять были пущены в ход дочкины краски, чтобы запечатлеть молочные склоны гор. Аккуратно, старательно вписали квадратик кладбища, монастырь; пониже повторили мотив: церковь, монастырь, город, потом, почувствовав, что это будет кстати, дорисовали гавань — целую полку ярких кораблей на якоре и такие сверкающие, ослепительно сверкающие дома на первом плане. Никто не видел ничего подобного — гавань медленно вращается вокруг тебя, когда входишь в бухту. Равнина за равниной жесткого, чистого, как у кубистов, цвета. Сознание бегает по словарной паутине в поисках слова, которое сможет верно выразить все это. Бесполезно. Под церковью стоят на стапелях недостроенные каики — огромные клетки из некрашеного дерева, похожие больше всего на скелеты китов.
Три маленькие девчушки в алых платьях остановились, держась за руки, и смотрят на нас. А мы сидим и смотрим на остров. Плотная водная гладь разжижается под килем, когда мы движемся к порту, двигатель теперь пыхтит не так надсадно, но скорость нарастает, как скорость биения наших сердец. Эхо нашего продвижения — жесткое «пам-пам-пам» выхлопа — тяжело отскакивает от ржавого корпуса парохода, лежащего на боку на мелководье, его трубы торчат снаружи, похожие на ноздри, но все остальное погружено в воду, прозрачную, как чистейший белый джин. Таков Калимнос. Высоко, под стенами церкви Золотой Руки поет женщина, мед ленно, с чувством, а на причале напротив мужчина в синем комбинезоне сколачивает гроб. Пугающая обособленность столь разных звуков, таких несхожих, таких самодостаточных. Оторванных от временных рамок. Песня и стук, сосуществующие рядом, но ни на миг не сливающиеся и непреступающие границ друг друга.
Кос
Кос в этой группе островков — избалованный ребенок. Это сразу ясно, до того как ты сошел на берег. Зеленый, роскошный и слегка растрепанный. Остров, не привыкший аккуратно причесываться. Прямо возле порта стоит знаменитое дерево Гиппократа (Миллз дал себе слово, что совершит к нему паломничество), окруженное небольшой зеленой беседкой, похожее на нубийскую женщину, страдающую слоновой болезнью. Целые деревья пробились из него — отовсюду, не считаясь ни с силой тяжести, ни с пропорциями. Благодарные верующие по обету воздвигли на кирпичных или каменных постаментах памятники — руку там, бедро здесь. Каким-то образом это невероятное сооружение из веток, постаментов, побегов все еще держится — его роскошные листья закрывают весь двор, как навес. Среди ветвей играют дети, в
