class="p1">Позднее, проводив гостей, я какое-то время брожу по кладбищу, слушая шелест падающих между могилами листки и глядя, как из моря медленно поднимается луна.
«Наверное, я должен был постучать; но, тихо войдя в темную комнату нашей виллы (комнату, которую ты с таким тщанием обставляла), я увидел, что ты лежишь на диване, положив под голову ладонь, прижавшись теплой щекой к лицам турецких любовников, нарисованных на покрывале. Ты плакала во сне, потому что твои темные ресницы были мокрыми от слез. Плакать ты могла только от счастья, радуясь, что сбежала на этот остров. На столике у кровати лежало неоконченное письмо родителям. Грустное детство — не лучшая подготовка к нежданному счастью. Не надо печалиться, ты спаслась. Когда ты проснешься и прочтешь это, я буду плавать. Приходи, искупаешься перед чаем».
Среди городских знаменитостей есть человек, которого Хойл прозвал «бароном Бедекером» [31]. Его можно увидеть на любом общественном мероприятии, он то выныривает из толпы, то ныряет в нее, его фалды развеваются. На плече у него нечто вроде низкой стремянки, какие используют продавцы обуви, чтобы достать высоко стоящие коробки, в руках фотоаппарат. Время от времени он перестает мельтешить, устанавливает стремянку, и, взгромоздившись на нее, чуть наклоняется, чтобы сделать снимок.
Барон высок и хорошо сложен, серебристые волосы на его крупной, немного похожей на овечью, голове тщательно подстрижены en brosse [32]. Он одевается в стиле немецких дипломатов старой школы — выцветший фрак, темные брюки и галстук-бабочка, повязанный под целлулоидным воротничком. У него очень сильные очки, и его серые глаза за грушевидными линзами полны милой мягкой укоризны. В любой толпе, многолюдной и не очень, можно увидеть фигуру Барона, вырастающую внезапно, как диковинный цветок, на мгновение повисающую на локтях, дабы запечатлеть событие. Он весь обвешан разновеликими камерами. Он трепетно и серьезно относится к своей миссии.
В первые несколько недель оккупации Барону удалось совершенно лишить присутствия духа Бригадира, весьма посредственного оратора.
— Каждый раз, когда я произношу речь, — рассказывал он Гидеону, — стоит только поднять глаза, передо мной этот непотребный тюльпанчик, пялится со стремянки и из чего-то в меня целится. Выясните, кто он и почему он так похож на шпиона, хорошо?
Выпуклость заднего кармана Барона объясняется наличием не пистолета, как подозревает Бригадир, а Библии. Это я обнаружил, когда он посетил меня вчера, дабы убедить приобрести несколько его фотографий для газеты.
Он грек, родился на Малой Азии, и настоящее его имя Панагиотис Калоподас. Он почти ангельски благочестив. Он пятнадцать лет занимался фотографией на Родосе, а последние десять представляет Международное библейское общество — чем, возможно, объясняется его скромность в одежде.
— У меня на Родосе репутация честного человека, — заметил он как-то с совершенно обезоруживающим простодушием. — Даже немцы меня уважали.
В такой-то одежде? Еще бы!
В его фотоальбомах — уникальная история Родоса, и он ревностно ее хранит.
— Как-нибудь вечером я вам все покажу. — говорит он. — Я все запечатлел, даже визит Геббельса.
Что до нереид, они — главные духи этих островов; они буйствуют почти каждую весну, и повсюду в длинных зеленеющих долинах за горой Монте-Смит находишь лощины и поляны, где кругами из маргариток отмечены места их танцев. Они — благие духи, любящие проточную воду и тень; хотя не все их чары безвредны, и суеверные люди их боятся. Считается, что слабоумные дети заколдованы нереидами, а еще — горе тому, кто по неразумию вторгнется в их танец: они заставят смельчака танцевать до тех пор, пока тот не упадет бездыханный. Как-то возле Альфандо, где якобы когда-то росли финики, а теперь стоят фиговые деревья, под тяжестью плодов грузно припадая к земле, как крокодилы, случилось вот что: жила в Альфандо пастушка, у которой недавно родился ребенок. Шла она раз вверх по холму к своему овечьему загону и наткнулась на танцующих нереид. Она побежала, но они ее настигли; однако на спине ее висела сумка с пеленками, и, дотронувшись до этой сумки, нереиды отпрянули с криком: «Жжется! Жжется!». Нереида может без опаски прикасаться только к подменышу, которого эльфы оставляют взамен украденных детей.
У Родда есть глава о нереидах, которую стоит прочесть. Теперь я понимаю, почему все окрестности закрываются в полдень, как цветок; почему и уважающий себя отец семейства, и бродяга предпочтут старательно зашторенную комнату неистовой неге, тишине и сверканию южного полдня. Это странное время суток, когда кажется, что все замирает — все, кроме не знающих устали цикад. В этот час Пан отдыхает, говорит Родд, и цитирует слова козопаса у Феокрита:
В полдень не время, пастух, на свирели играть нам,
не время,
Пана боимся: с охоты вернувшись, об эту он пору
Ляжет, в тени отдыхать… [33]
Отсюда неодолимый, навязчивый страх перед древесной тенью; ни один крестьянин не ляжет спать под старым деревом или под таким, в котором, предположительно, поселился дух. Потому что именно здесь, в тени деревьев, на перекрестках, возле проточной воды прячутся в засаде помощницы Пана, современные нереиды. Мелькание нагих тел среди деревьев в деревушке Сиане и журчанье ручья, плеск от ладоней, зачерпывающих воду! Шелест юбок, когда танцоры выстраиваются на заросшем маргаритками склоне у Святого Николая!
Христос — один из медведей. Только мы, шестеро, можем оценить это замечательное словцо старых типографских рабочих — думаю, их так зовут из-за бесконечного хождения взад-вперед, когда они собирают и осматривают шрифт, что входит в обязанности наборщика, это напоминает перемещения медведя по клетке. Он из них младший, но самый быстрый. Бледный юнец двадцати с чем-то лет, он чахнет от туберкулеза, который придает его глазам неестественный блеск. Он подолгу болеет, но он настолько красив и очарователен, что никто из его товарищей не жалуется на то, что часто приходится работать за него. В этом году он уже давно превысил оговоренный контрактом срок больничного, и я был вынужден закрыть на это глаза, поскольку Христос содержит мать и двух еще несовершеннолетних ее детей.
Но самое интересное в этом парне вот что: на прошлой неделе он обнаружил у себя писательский дар. Почта запоздала, и нам не хватало материала. Не знаю, как это вышло, но говорят, что вечно фантазирующий Маноли насмешливо заявил, что газета стала бы лучше, если бы ее писали наборщики, а печатали редакторы. Христос оторвал листок от рулона для гранок и за десять минут написал на эту тему заметку, да такую, что его друзья-наборщики прослезились. Отправившись узнать, что там за шум, Костас,
