не понял, что это означает, и, поглаживая Кройндл по головке, заговорил о своем:
— Ах, не ты одна, мамка, делаешь такие мины. Мои женатые товарищи рассказывают, что их матери тоже капельку ревнуют их к своим невесткам. Даже если те самые милые и удачные. Свекрови всегда ищут в невестках изъяны. Они любят приставать к ним. Так уж, наверное, заложено природой…
— О!.. Но при чем тут все это?
Алтерка игриво подмигнул своим масленым глазом рослой сиротке:
— Ты действительно не ревнуешь, мамка? Спасибо тебе хотя бы за это!..
Только теперь Эстерка увидала изысканную элегантность, с которой ее единственный сын был разодет. Так щегольски не наряжаются, когда ненадолго забегают к матери после дальней дороги… Его светло-серый цилиндр, лежавший сейчас на стуле, так хорошо подходил к его узким, обтягивающим брюкам. Зеленые, как трава, цветочки на его белом складчатом галстуке, ярко выделявшемся на фоне золотисто-желтого жилета, точно так же хорошо подходили к его камзолу из легкого оливково-зеленого бархата. А четыре серебряные пуговицы на груди, расположенные четырехугольником, и другие пуговицы на зауженной талии и на рукавах, так хорошо гармонировали с блеском пряжек на его коротких сапожках с отворотами, по последней моде. А сами эти сапожки перекликались по цвету с золотисто-желтым жилетом Алтерки и с его хорошо расчесанными русыми волосами и бакенбардами. Красивая трость, лежавшая поперек перевернутого цилиндра, была украшена массивным литым серебряным набалдашником в виде узкой головы охотничьей собаки с глазами из топазов. Он стал гораздо более красивым и статным за эти два года, несмотря на не очень приятные морщинки в уголках рта и у крыльев носа, которые были теперь немного глубже и жестче, чем два года назад.
Но вместо того, чтобы восхищаться своим единственным сыном, так расцветшим в свои двадцать с небольшим лет, и радоваться ему, Эстерка ощутила пробегающий по спине холодок. Ее тошнило от расцветки его наряда, а ландышевый запах его духов душил ее.
«Что он здесь так разженихался?.. — снова возник у нее в голове вопрос. — Ведь нельзя же себе вообразить, что… Нет, нет, нет! Боже упаси!»
Чтобы положить конец этому мучительному напряжению, Эстерка встала и сказала, что должна пойти посмотреть, что делается на кухне. Он ведь останется на обед? Нет-нет. Не надо отказываться. Он должен остаться! Она не желает даже говорить о том, что он поедет на постоялый двор…
С холодной вежливостью богача, который снизошел до того, чтобы сесть за стол у бедной родственницы, Алтерка принял это приглашение. Он только попросил отослать записку его другу на постоялый двор, чтобы тот не ждал его к обеду. Он поначалу не собирался оставлять приятеля одного, но раз уж…
Это прозвучало как одолжение капризной матери. Однако Эстерка сделала вид, что не расслышала и не поняла, что означает это «раз уж». Она молча подождала, пока ее единственный сын напишет записку, и тогда подозвала приемную дочь:
— Кройнделе, золотце мое! На, передай это мадемуазель Лизет. Пусть она это отошлет. Ва ма шери! [266] Мадемуазель уже, конечно, ждет тебя с едой.
Кройнделе бросила вопросительный взгляд на гостя, сделала книксен и вышла. Сразу же после этого Алтерка поднялся, и на его тонких губах заиграла двусмысленная усмешка:
— Скажи-ка, мамка! Ты всегда ешь так — одна-одинешенька?..
— Нет, — сказала, потирая в растерянности руки, Эстерка. — Я подумала… из-за тебя…
— Из-за меня? — пожал широкими плечами Алтерка. — Что до меня, то, если хочешь сделать мне приятное, оставь Кройндл есть с нами вместе.
— Нет-нет-нет! — нахмурилась Эстерка. — Вдруг нам придется говорить о таких вещах, о которых ребенок не должен слышать…
— Именно поэтому, — произнес Алтерка, подходя к ней поближе. — С глазу на глаз можно снова дойти до прежних разговоров… Зачем? Я ведь остаюсь здесь меньше, чем на день… Твою руку, мамка!
Это звучало логично. И после минутного колебания Эстерка уступила.
— Хорошо, — коротко сказал она со вздохом усталого человека, берущего на себя новое бремя. Но руки для поцелуя не подала. Даже отступила на шаг…
Алтерка чуть округлил свои смешливые глаза, и она заторопилась, оправдываясь:
— Только одну минуточку. Мне надо пойти посмотреть, как обстоят дела на кухне…
— Мне тоже нужна только одна минуточка!.. — издевательски сказал он в ответ. — Ты уже и руку мне не разрешаешь поцеловать?.. Тогда хотя бы скажи, кто такая эта мадемуазель Лизет?
— Ее зовут Лизет Шабо. Она гувернантка Кройндл, француженка.
— В такой дыре?
— Если надо, то и сюда выписывают. Может быть, ты хочешь с нею познакомиться? Но я должна тебя предупредить: она редкостная уродина…
— Нет, спасибо! Я смотрю, мамка, ты придерживаешься старого доброго обычая красивейших петербургских дам… Это радует.
— О какой системе ты говоришь?
— Брать в дом уродливых гувернанток, чтобы самим лучше выглядеть на их фоне.
— Ах, это меня уже давно не беспокоит…
— Ну-ну-ну!.. Но тебе, мамка, это еще не нужно!
— Спасибо за комплимент… Но Кройнделе нужно. А заодно и я не теряю своих скромных познаний во французском.
— А, тех, что твой бывший… учитель тебе вдалбливал! Как там его звали? Шик, кажется?
На смуглых щеках Эстерки появился легкий румянец, прибавивший ей обаятельности. «Ты не слишком деликатен!» — хотелось ей сказать злым тоном. Однако она сдержалась и сделала хорошую мину при плохой игре. Лишь погрозила сыну пальцем:
— У тебя хорошая память, сын мой! Но помнишь ты именно то, что тебе не нужно…
Глава десятая
Ее прежний Алтерка
1
Алтерка на этот раз ел без обычного аппетита. Больше пил. Свои любимые блюда, которые велела приготовить для него мать, он принял прохладно, с усмешкой взрослого, которому напомнили о его детских шалостях. Ему вся эта трапеза явно была не по сердцу. Он ел, чтобы только не обидеть мать.
Еще труднее было сидеть за столом в таком напряжении Эстерке. Хороший обед тянулся, как Изгнание. Ее единственный сын обращался к ней только с ничего не значащими замечаниями. Его занимала главным образом маленькая сиротка. Он с ней шутил, смеялся и, судя по всему, был очень доволен, когда удавалось заставить ее хихикать или произнести пару детских слов. Помнит ли она, как он приезжал два года назад?.. Конечно, помнит. Но тогда ей все время казалось, что этот дядя хочет сделать что-то плохое ее мам… тете. Потому что тетя плакала, очень много плакала. Поэтому она, Кройнделе, его возненавидела. Ой, как возненавидела!..
— Ну, а теперь?
— Теперь?
Малышка покраснела и взглянула на тетю Эстерку: что она скажет? Та сидела, опустив глаза, и хмуро улыбалась.
— Теперь нет.
