наивное сердце. Он до сих пор всячески избегал тесных связей, и даже флирт, который судовые офицеры называли вооруженным миром или разбавленной любовью, казался ему опасной и безнравственной игрой.
Он знал, как вступить в эту игру, но не знал, как из нее выйти. Он инстинктивно отстранялся от того блеска, который не давал никакого тепла, и судил о чувствах с необычайной строгостью, будучи скован моральной ответственностью, вынесенной им еще из дома, где ему внушили ее с раннего детства.
И вот он попался, он, в сердце и помыслы которого до сих пор еще не могла проникнуть ни одна женщина…
И как она сумела прокрасться, искусно и незаметно, эта любовь, покорившая его целиком и полностью! Это не было просто стремлением к женщине. Неужели это действительно была единственная, глубокая любовь, захватившая его в свое рабство? Каждая встреча с Эвантией погружала его в волны счастья. Иногда, охваченный какой-то тревогой, Нягу пытался хладнокровно рассуждать. Но из этого ничего не получалось. Он чувствовал, что эта любовь будет преследовать его до конца жизни…
Болезненная чувствительность, гордость и самолюбие заставляли его быть сдержанным с людьми, среди которых приходилось ему жить в полном душевном одиночестве.
За это коллеги и прозвали его «Лейтенант Бонапарт».
Каменный дом, крытый черепицей, который стоял прямо напротив дебаркадера и некогда служил турецкой казармой, был приспособлен офицером, купившим его, под Румынский морской клуб.
В нескольких комнатах жили офицеры-холостяки.
В большом зале была устроена столовая. В ней находился приобретенный по случаю монументальный, но хромоногий бильярд, расстроенное пианино, на столиках лежало несколько иллюстрированных журналов, шахматы и нарды. Игра в карты разрешалась только по праздничным дням, во время балов, которые устраивались несколько раз в году.
Изредка на бильярдное сукно стелилась разделенная на пронумерованные квадраты клеенка, и тогда раздавалось жужжание маленькой рулетки, от которого учащенней бились сердца завзятых игроков, жаждавших проверить различные комбинации своих расчетов вероятности.
Многих, словно дурной сон, преследовало видение рулетки в Монте-Карло, и они, занимаясь математическими расчетами, мечтали о сказочных выигрышах.
В маленьком садике перед домом, посреди клумбы, засаженной анемичными цветами, между двумя старыми, списанными с кораблей пушками, высилась мачта. Она уже подгнила и держалась на проволочных растяжках, но выглядела весьма торжественно.
С восхода и до заката солнца румынский трехцветный флаг трепыхался на вершине этой мачты.
В этом отношении традиция соблюдалась свято.
На эту же мачту в давние времена поднимался флаг с двуглавым орлом Российской империи, который сменил в свое время красный флаг с белым полумесяцем блистательной Порты.
«Мы должны утвердить наш престиж и суверенитет именно здесь, в устье международной реки…» Примерно в таком высокопарном стиле выразился некий румынский государственный деятель.
С тех пор эти слова повторялись при каждом удобном случае и всякий раз, когда усиливались трения между властями, выяснявшими границы своих прав.
Бал, который ежегодно давало Общество Красного Креста в помещении Румынского морского клуба, был большим праздником. Слава его распространялась далеко за пределы дельты. Много народу приезжало на этот бал из Галаца и Брэилы. Призы за лучший котильон заказывались непосредственно в Бухаресте. Что же касается военного оркестра и офицеров тульчинского гарнизона, то их просто обязывали принимать участие в этом балу, хотя между двумя соседними гарнизонами существовали определенные трения…
В Сулине был единственный гарнизон, состоящий только из моряков. Ни одного сухопутного офицера или солдата в нем не было. И когда доводилось какому-нибудь представителю наземных войск оказаться проездом в порту, его коробило полное отсутствие дисциплины. Моряки разгуливали как у себя дома, сменив шпаги на тросточки, кителя на пиджаки, ботинки на белые теннисные туфли.
Мелкие стычки между двумя родами войск не приводили, однако, к нарушению общего чувства военной солидарности и чести мундира, не влияли на взаимоподдержку морских и сухопутных сил.
Поскольку отношения со служащими Дунайской комиссии были несколько натянутыми, балы в Сулине приобретали официальный оттенок, отдававший в достаточной степени дань правилам дипломатического протокола.
Чтобы примирить между собой самый разнообразный народ, требовалось много внимания и такта, поскольку согласно старым демократическим традициям на бал приглашались агенты всех торговых домов, бывших в порту, невзирая на национальность и вероисповедание.
Таким образом возникала необходимость в женщине изысканной и ловкой, которая сумела бы и принять гостей, и поддержать честь дома.
Комендант военно-морской базы в дельте Дуная, человек образованный и воспитанный, был с головою занят технической частью своей профессии. Будучи страстным изобретателем, он работал над торпедой, которая должна была принести ему славу, а также и деньги, что же касается всего остального, то он передал бразды правления своей жене.
Твердой рукой, созданной словно для того, чтобы управлять королевством, с большим тактом и энергией руководила маленьким гарнизоном госпожа Отилия Латиш.
Госпожа комендантша выглядела прекрасно. Она остановилась на предельном возрасте в сорок лет и дальше не продвигалась ни на шаг. Если бы не талия, выдававшая ее, она оставалась бы неизменно красивой женщиной с черными волосами, блестящими глазами и ослепительными зубами.
Но поскольку она имела явное предрасположение к полноте, местные офицеры нарекли ее Комендантской башней.
Провинциальная хроника приписывала ей отличную репутацию, а в виду того, что с некоторых пор ее волновали только чужие любовные истории, она вне всякого личного интереса покровительствовала всем тайным сердечным увлечениям в том мирке, который она возглавляла на основе прекрасно отработанных правил.
«Une femme de tête» [16], — восхищенно говорили о ней в свете.
Неделя подготовки к балу в Морском клубе проходила под ее неусыпным наблюдением.
Помещение было увешано флажками, собранными со всех кораблей, стоявших в порту. На трех лодках были привезены дубовые ветки из леса Летя. Целая команда матросов плела из зелени гирлянды, а другая, засучив штаны, ползала на коленях, натирая в зале воском полы.
Весь порт готовился к празднику.
После окончания учебного похода все морские подразделения собрались в устье Дуная в ожидании маневров и инспекторской поверки.
На набережной было полно народу. Кофейня и пивные были забиты матросами в синих гюйсах. Семейные офицеры, сопровождаемые хмурыми взглядами таможенных чиновников, ходили по лавчонкам и скупали различные контрабандные товары.
Молодежь, недавно произведенная в офицеры, слонялась группками по окраинам и заглядывала в окна, на которых еще сохранились железные решетки, вставленные ради спокойствия и уверенности мудрых жителей Востока.
Когда на мачте флагманского судна, как раз перед закатом солнца, появился первый световой сигнал, все думали, что будет какое-то служебное распоряжение или приказ готовиться к маневрам, однако приказ, подлежащий исполнению всеми военными кораблями, стоявшими в
