разговор.
Нягу нервно вскочил со стула и стал ходить по комнате грузными, большими шагами. Он убеждал себя, что обо всем нужно судить холодно и методично, чтобы найти путь к примирению идеала и действительности.
Наивная и сконфуженная Эвантия затаилась в углу и, опустив глаза в книгу, делала вид, что читает. Она все впитывала и болезненно воспринимала. Впервые она слышала подобные жестокие научные теории, которые рассеивали сны ее первой молодости.
Патриарх, глядя на старинные стенные часы, прекратил этот спор своей любимой фразой, которую он всегда произносил, когда речь заходила о неразрешимых проблемах. Даже не пытаясь закончить начатую фразу, он забубнил себе в бороду.
— Что ж… la vie… c’est la vie…
Было уже поздно, когда гости спустились по лестнице и вышли из больницы.
На улице было темно. Холодная сырость пронизывала до костей. Девушка дрожала. Нягу укутал ее своим плащом. Они шагали рядом в гнетущей тишине. Возможно, их волновали одни и те же мысли, поскольку оба чувствовали в душе болезненную пустоту.
Море протяжно вздыхало, обмывая подножье старого мола.
Звезды испуганно мерцали, словно боясь потухнуть от порывов сырого ветра, дующего с моря.
В конце пустынной аллеи, под дрожащими тополями, которые оголила осень, они расстались.
Дальше Эвантия пошла одна. Сердце у нее замирало от страха, ее терзала какая-то неведомая боль. Нягу, поцеловав ее озябшую, ледяную руку, остался стоять на месте. На душе у него было неспокойно от горьких мыслей и смутного чувства какого-то тайного сожаления.
Сомнения болезненно, словно шипы, впивались в его сердце.
— Ты не пойдешь с нами в город, мальчик? — спросил доктор, спускаясь по трапу.
— Нет. Мне нужно кое-что написать, — вполголоса ответил смущенный Нягу.
— Имей в виду, дитя мое, симптомы весьма тревожные. Болезнь прогрессирует. Ты уже начал нас избегать, ищешь уединения. Все это плохие признаки. Я слежу за развитием твоей болезни. Знай, что я наблюдаю за тобой, как за подопытной морской свинкой.
Доктор на мгновенье приостановился на трапе и погрозил Нягу пальцем, словно ребенку.
Оставшись один, Нягу стал нервно расхаживать по палубе, с нетерпением поглядывая на лодку, которая оставляла за собой блестящий след на черном зеркале Дуная.
Горькое чувство, похожее на стыд, заставляло его скрывать душевное волнение, которое мучило его.
Он боялся выдать себя.
Даже самому лучшему другу он не смог бы открыться.
Когда лодка исчезла, его охватило странное чувство, подобное ребяческой радости: он остался один, избавившись от пристального внимания стольких глаз, которые всюду подстерегали его.
С какой-то жадностью он смотрел на блестящую черную гладь. Ему хотелось прыгнуть за борт и, размахивая руками и ногами, вплавь или по воздуху достичь противоположного берега Дуная.
Нягу едва сдерживал себя. Наклонившись к освещенному квадрату открытого окна, он попросил дежурного офицера, который заполнял бортовой журнал:
— Нику, могу я взять «Малышку», чтобы прогуляться до маяка?
— Почему тебе не подождать дежурной шлюпки? Она сейчас вернется.
— Нет, я хочу сам поработать веслами, размяться немного… Такая чудная ночь.
«Малышка» (так называли самую маленькую шлюпку на бриге) была привязана к трапу. Одним прыжком Нягу оказался в лодке.
Он вставил весла в уключины, расстегнул китель и, напрягши несколько раз мускулистые руки, оказался на середине реки. Здесь он поплыл вниз по течению, избегая освещенных мест.
Луна еще не взошла. Звезды отражались на поверхности воды, словно мерцающие лампады. Шлюпка скользила легко, пересекая светлые полосы, падавшие на воду от фонарей, выстроившихся вдоль обеих берегов. По набережной гулял народ, дыша вечерним прохладным воздухом.
Расплывчатые силуэты все время перемешивались, словно это был театр теней. Нягу видел все, а сам был невидим. Он плыл, словно привидение, довольный тем, что никто не может его узнать.
Остановился он только в самом устье реки.
Привязав шлюпку у подножия зеленого маяка, он медленно поднялся на мол.
Никого.
«Придет или не придет? Что, если не придет?»
Нервно расхаживая по молу, Нягу курил, испытывая болезненную тревогу ожидания. Он предчувствовал, что в его жизни должно произойти что-то решительное.
Нягу напрягал зрение. То он щурил глаза, то широко раскрывал их, пытаясь пронизать взглядом потемки.
Он пытался разглядеть, кому принадлежат расплывчатые тени, мелькавшие в тумане, который обволакивал порт, словно облако фиолетовой пыли, казавшееся еще более плотным от яркого света звезд.
Вдруг Нягу вздрогнул. Ему показалось, что какая-то тень движется по гладкой поверхности пустынного мола. По телу его пробежала дрожь, и сердце учащенно забилось.
Напрягшись, словно хищник в засаде, он стал прислушиваться и даже наклонил голову, чтобы уловить легкий шум шагов.
Пристально и жадно смотрел он вперед, затаив дыхание. Тень все росла, приобретая постепенно более четкие очертания.
Эвантия. Конечно, это она. Такой походки не было ни у одной женщины. Так, как она, никто не ходил. Она словно не переступала ногами, а тихо скользила по воздуху, чуть касаясь земли.
Нягу напряженно ждал. И вдруг его охватила робость, как будто наступил решительный момент.
Эвантия инстинктивно, еще издалека, прежде чем увидеть его, почувствовала, что он ждет. И радость и страх охватили ее одновременно.
— Эвантия! А я уже думал, что ты не придешь! — срывающимся голосом проговорил Нягу.
Эвантия, испугавшись, резко остановилась. Она не могла вымолвить ни слова. Волнение душило ее. Она растерянно улыбалась.
— Еле-еле удалось выбраться… — пробормотала она, прильнув к Нягу.
Нягу, почувствовав ее волнение, молча и крепко прижал ее к своей груди. Ее теплое тело, наполненное ожиданием счастья, покорно отдалось ему в руки.
Вдруг она, вздрогнув, выскользнула из объятий и, словно тяжело вздохнув, прошептала:
— Пойдем на пляж. Сюда может кто-нибудь прийти. — Слова застревали у нее в горле.
Взявшись за руки и прижавшись друг к другу, они спустились с каменного мола на мягкий песчаный ковер пляжа.
Нягу шагал уверенно, твердо, а она едва касалась земли.
Сердце его бурно колотилось, во рту пересохло, словно после безумной погони. Нягу чувствовал, как его обжигает ее хрупкое теплое тело. Вдруг он остановился. Сам испугавшись на мгновенье своей смелости, он подхватил Эвантию обеими руками и поднял, как ребенка. Его пальцы коснулись ее упругой, горячей груди, которая вздымалась и опускалась под шелковой блузкой. От ее волос повеяло теплым женским запахом, опьянившим его.
Опустившись на одно колено, Нягу положил Эвантию на мягкий песок, еще хранивший остатки дневного тепла.
Наклонившись над ней, сжигаемый пылким желанием, он с робкой настойчивостью искал ее губ, в то время как руки его гладили горячее, мягкое тело, которое покорно отдавалось ему, не оказывая никакого сопротивления.
И вдруг он замер, словно
