Не оставьте меня… Прикажите ему, чтоб открыл дверь. Прошу вас, не оставьте меня… Пожалейте меня, снизойдите… Ведь пропадет наш дом. Разрази меня гром — пропадет, ведь, честное слово, Фросин дом заложен под гарантию.
— Свиньи! И как вам не стыдно? — закричала Морская База, покраснев от возмущения.
— Вот так обольщают девушек, чтобы доставить себе удовольствие! — с презрением проговорила Мица Ящик, и обе, выражая свое возмущение, встали из-за стола.
Капитан Папаки, как самый старший по званию, решил, что необходимо срочное вмешательство его власти.
Он подошел к двери, и в торжественной тишине, мгновенно установившейся в зале, прозвучал его повелительный командирский голос:
— Лейтенант Питиш! Немедленно откройте дверь! Прекратите эту комедию, которая не делает чести офицеру.
Все ожидали затаив дыхание.
Сухо щелкнула дверная задвижка. Наконец-то.
Появилась голова офицера: он был красный, глаза прищурены, на губах нервная улыбка.
— Я пошутил, господин капитан. Ничего серьезного не было.
— Глупая шутка! Так не поступают, лейтенант! — оборвал его старый капитан, хмуря брови.
— Слыхали? Шутка! Вот так шутка… С такими вещами никогда не шутят, господин лейтенант, это я вам говорю… — возбужденно протестовал Буланже и, гневно повернувшись к Фице, которая, улыбаясь, показывала свои белые зубки, продолжал: — А ты, дура, вместо того, чтобы визжать как зарезанная, когда тебя тащит офицер, помалкиваешь себе в тряпочку! А если, не дай то бог, ты поддалась бы ему, тогда пропади пропадом Фросин дом? Вот погоди, отошлю я тебя домой к матери, бесстыжая!
— Ну, успокойся, успокойся, ведь ничего не случилось! — попытался восстановить нарушенный порядок капитан Папаки.
Но это было тщетно: всеобщее воодушевление миновало. Пирушка расстроилась. На этот раз кутеж закончился совсем неожиданно.
Буланже, переживший такое потрясение, не мог больше играть. Он задыхался, и у него дрожали руки, как у паралитика.
Офицеры разбились на группы. Усталый и печальный, возвратился Нягу на судно. Но несколько весельчаков же могли угомониться до самого утра.
На следующий день начальнику гарнизона посыпались жалобы на разные бесчинства, учиненные ночью скандалистами-офицерами. Так, например, из пролетки, на козлах которой спал турок-извозчик, были выпряжены лошади. По главной улице продефилировала шумная кавалькада и перебудила всех.
Вывеска с мясной лавки переместилась на балкон кафешантана. На следующий день люди пялили глаза на вывеску, читая с удивлением:
«Продажа мяса. Поставщик военно-морского флота».
Два офицера появились на сцене варьете. Они, обнаженные, разыгрывали бой гладиаторов, изображали античные статуи, а потом устроили душ из сифонов. Хотя публика бешено им аплодировала, артистки варьете были скандализированы бесстыдным поведением офицеров.
* * *
Эвантия внезапно пробудилась от тяжелого сна. После ночного кошмара сердце ее сжималось от страшных предчувствий. Не успев открыть свои большие глаза, она в испуге стала оглядываться по сторонам.
Разве все это ей не снилось? Нет, все, что произошло этой ночью, случилось на самом деле.
Лучи утреннего солнца проникали сквозь щели опущенных жалюзи и слепили глаза.
Эвантия повернулась лицом к стене и закрыла глаза, чтобы ничего-ничего не видеть. Но картины одна за другой, ясные и четкие, возникали откуда-то изнутри, потому что ее мозг, подстегиваемый болезненной лихорадкой, продолжал напряженно работать.
Перед ее мысленным взором с удивительной ясностью, сохраняя мельчайшие детали, проходило все, что произошло, шаг за шагом с того момента, когда с растрепанными нервами, лишенная душевного равновесия, она рассталась с Нягу. Сейчас Эвантия явственно увидела, как перед ней в самом начале набережной словно из-под земли возник капитан Делиу.
Как он взял ее за руку и потянул назад, в темноту, к пустынному пляжу. Какими лживыми словами уговаривал он ее, гладя по волосам мягкой ласковой рукой, и тембр его слегка дрожащего голоса, словно музыка, западал ей в уши:
— Моя красавица… Черная Сирена… дикарочка… Знай, что самая красивая девушка, которая не умеет быть любезной с мужчиной, всего лишь только цветок без запаха.
Эвантия четко помнила каждое движение, каждый жест. Она до сих пор явственно и остро ощущала то пьянящее чувство, которое вызвало в ней его теплое дыхание, прикосновение его горячих губ и надушенных усов к ее губам.
Он заключил ее в железные объятия, его сильные руки сжали ее, он придавил, задушил ее своим огромным телом.
Эвантия не могла понять, что же с ней случилось.
Как она допустила?
В какой-то момент ей стало совершенно ясно, что сопротивляться она не может, она почувствовала, что этот человек сильнее ее и сделает с ней все, что захочет, и ее тело подчинилось ему без всякого сопротивления.
Бессильная и хрупкая, она пала жертвой, словно цыпленок в когтях ястреба.
Она была виновата… Конечно, виновата. Почему она его не оттолкнула с самого начала? Почему вовремя не ушла? Почему поддалась ему? Почему она с удовольствием слушала его речи?
«Я была безумной? — спрашивала себя Эвантия в бессильном отчаянии. — Ведь я же его совсем не люблю. Почему я так поступила? Ведь я же боялась его с первой минуты знакомства. Теперь все кончено. Все пропало».
Жизнь испорчена навсегда.
Как она сейчас посмотрит в глаза Нягу?
Как скрыть эту тайну? Что ему сказать?
Ей бы хотелось ползать у него в ногах, молить у него прощения. Пусть он растопчет ее, пусть она станет его жертвой, пусть она будет его рабой на всю жизнь.
Но что делать? Никакого выхода она не видела.
Возможно, Нягу и простил бы ее, но любить ее он уже не сможет. А она его любит и ни на мгновенье не переставала любить.
Униженная, презираемая, такой она и останется навсегда.
Она словно свалилась в мрачную пропасть, откуда выбраться нет никакой возможности.
Закрыв глаза, сжавшись в комочек, она лежала на постели, раздавленная стыдом и раскаянием, охваченная чувством непоправимой беды. Как только она открывала глаза, тошнота сразу же подкатывала к горлу. Она вздрагивала от ужаса, но никак не могла избавиться от видений, которые терзали ее мозг.
Она чувствовала, как ее голову сжимает железный обруч, во рту горит, оскорбленную душу переполняет горе.
Вся покрывшись испариной, Эвантия откинула одеяло, но, увидев обнаженные колени и икры, вновь поспешно прикрыла их. Ей казалось, что ее тело не принадлежит больше ей, что у нее осталась лишь пылающая голова и острая боль, которая стучит в виски.
Собственное тело казалось ей скомканной грязной тряпкой, брошенной на кровать.
Она кусала зубами подушку, ей хотелось причинить боль своему телу, царапать его ногтями до крови.
Услышав, как скрипнула дверь, Эвантия испуганно вздрогнула.
— Что с тобой, моя девочка? Может, позвать доктора? — озабоченно спросил ее отец.
— Нет, не надо, — со страхом в голосе ответила девушка, поднимаясь с постели.
