И вот, неизвестно что занесло его сегодня в Зоологический.
Он опустился на скамью.
Здесь еще не стемнело. Рядом не было больших деревьев, они не застили света, и было светло, хоть читай. Арвид Шернблум вдруг спохватился, что в кармане пальто у него две брошюрки. Две книжки, которые он купил со специальной целью и которые надо прочесть. Как-то недавно он провел вечер с молодыми учителями и речь зашла о религиозном воспитании. Почти все сходились на том, что нельзя все нравственное воспитание вести на основе христианской религии, то есть на той основе, которая для многих, если не для большинства, оказывается ненадежной еще до окончания школы. Все согласились, что тут нужны перемены, но никак не могли прийти к единству в том, как решить эту задачу. Кто-то упомянул о лишенных религиозной окраски нравственных руководствах, уже теперь используемых для воспитания во французских школах. Арвиду вдруг захотелось взглянуть на эти книги, он тотчас их заказал и как раз сегодня получил из книжной лавки; они-то и лежали у него в кармане.
И зачем они ему понадобились? Он и сам не знал. Разумеется, он не полагал своим призваньем сочинить «Учебник морали». Уже самое заглавие обрекло бы книгу на смехотворный провал. И все же… И все же… Ему представлялось, что именно в этой области он скажет свое слово, именно там ждет его литературная задача… Как ее решать, эту задачу, он покуда не знал и еще меньше думал, что он — именно тот, кому дано ее решить.
А небо как раз прояснилось, и как раз на пустую скамью неподалеку от двух темных сосен упал луч бледного осеннего солнца. Арвид сел на эту скамью и стал читать.
Он получил две книжки, одну для народных школ (это сразу же, по обложке, было видно), другую — для последующих ступеней.
Сначала он принялся за первый учебник. «Manuel d'éducation morale, par A. Burdean, Président de la chambre des députés»[5].
Арвид поразился. Председатель палаты депутатов! Третий человек во Франции! Не хуже премьер-министра! И такой человек садится за стол и пишет книжицу для всех нищих школяров своей большой страны! Это мало сказать внушительно. Это трогательно.
И он принялся читать.
«Дети мои, нравственное воспитание помогает нам понять, как вести себя, чтобы стать честными людьми и добрыми французами, подобными тем, какие жили прежде нас».
— Гм. М-да. «Подобными тем, какие жили прежде нас». Гм?..
Он пропустил несколько страниц.
«В чем наихудшая беда невежды? Наихудшая беда невежды в том, что он не сознает, насколько положение его плачевно».
— Гм!..
«В чем польза наук? Польза наук в том, что они помогают нам стать честными».
— Гм?.. Гм?
«Есть ли что-нибудь столь же нужное человеку, как еда и одежда? Да, есть нечто, столь же необходимое человеку, как еда и одежда, — это нравственное воспитание».
У Арвида голова пошла кругом. Да это же чистейшее надувательство! Неужто же мосье Бурдо, председатель палаты депутатов, третий человек во Франции, просто старый шутник? Или французские школьники действительно способны проглотить такое? Шведских школьников на этом не проведешь… Нет, следить за дальнейшим ходом мыслей мосье Бурдо — только понапрасну тратить время. Очень возможно, что он прекрасно выполняет обязанности председателя палаты депутатов. Но в этом… в этом он, очевидно, совершенно не смыслит. Как, впрочем, и я…
В рассеянности он перевернул еще несколько страниц, обнаружил суждения о том, что учитель — это служащий (жирным шрифтом), что он представитель государства; нашел призывы к чистоте, некоторое порицание Наполеону III и другим правителям и тому подобное…
Так дошел он до последней страницы:
1. В природе человека — любить. Кого же любит человек в первую очередь? Сначала родителей. Затем мы любим тех, кого знаем, тех, кто был к нам добр.
2. Кого мы любим, не будучи с ними знакомы? Мы любим своих соотечественников.
3. Кого еще должны мы любить? Мы должны любить всех людей, даже и не французов.
4. Можем ли мы любить немцев? Нет, нечего и думать о том, чтобы любить тех, кто причинил горе Франции и угнетает французов в Эльзасе и Лотарингии.
5. Что же нам делать? Должно отторгнуть от них наших обиженных братьев.
6. Станем ли мы, освободив Эльзас и Лотарингию, платить немцам за зло, ими причиненное? Разумеется, нет; это было бы недостойно французов.
7. Каковы нации меж собой? Нации меж собой равны.
8. Что есть нация в сравнении с человечеством? Подобно тому, как сограждане образуют нацию, все нации образуют человечество.
9. В чем честь Франции? Честь Франции в том, что она всегда заботится о благе других народов.
И наконец:
«Vive l'Humanite! Vive la France!»[6]
Арвид задумался.
Нет, мосье Бурдо, так нельзя, это уж определенно. Лучше держаться старого катехизиса. А впрочем — кто знает?
В тусклом солнечном луче, далеко, там, где заворачивала дорога, он увидел двоих. Несмотря на расстояние, он тотчас определил, что это юная девушка и пожилой господин.
«Неужто Лидия с отцом!» — тотчас пронеслось у него в мозгу.
Сердце заколотилось, он сам почувствовал, что багрово покраснел. Он схватился за книгу и поднес ее к лицу, но глаза поднялись от страницы. И он увидел:
Это, в самом деле, была Лидия. Но шла она не с отцом. Это был другой пожилой господин, на вид лет пятидесяти с лишком. Короткая, с проседью бородка и вообще все, что составляет признаки «достойной наружности».
Когда они проходили мимо, Арвид привстал со скамьи И поклонился. Лидия в ответ склонила голову низко, не глянув ему в лицо. Пожилой господин тоже ответил на поклон.
Там, где дорога сделала поворот, они исчезли из глаз.
Рассеянно посмотрев в книгу, он заметил наконец, что держит ее вверх ногами.
Арвид взял другую книжку, ту, что предназначалась для последующих стадий обучения, и принялся наудачу листать.
«Нравственный закон — один для всех, независимо от климата, расы, возраста, пола, умственных способностей; достаточно быть человеком, чтобы его понять, он распространяется на всех и совершенно ясен. Смысл его легко можно выразить в двух словах: «Делай добро, не делай зла», — и все человечество понимает эти слова, ибо голос совести говорит каждому из нас: «Вот это добро, а это зло».
Арвид засунул и эту книжку в карман и зашагал в направлении к городу. Небо уже темнело. Вдруг он остановился, вспомнив, что забыл взглянуть на имя автора. Он снова вынул книгу и посмотрел обложку. Leopold Mabilleau, Docteur des lettres, Directeur du Musée social[7].
Интересно, в своем ли уме этот господин Леопольд Мабийо…
* * *
Арвид Шернблум, снимал комнату на Даларнской улице. Комната была узкая и обставлена жалкой мебелью, но из окна открывался широкий вид на запад, на Шабаш-гору и на Королевский остров, где кончался город.
Кое-как пообедав в одиночку в плохоньком ресторанчике, он пошел в свою одинокую комнату.
Он зажег лампу, но не стал спускать штору. Было холодно. Он развел огонь в камине. Хозяйка каждое утро оставляла там дрова, и он зажигал их по вечерам, на короткое время, пока бывал дома. К девяти ему надо было поспеть в газету.
Он начал разрезать свежую книгу — «Инферно» Стриндберга. Но скоро оторвался от этого занятия и сидел, задумчиво поигрывая разрезальным ножом.
…Кто бы мог быть тот почтенный господин?..
Какой-нибудь старинный, друг дома, кто-то, кого она называет дядюшкой, случайно повстречал ее и навязался в попутчики, не спросясь разрешения…
Да, по всей видимости, это так…
По всей видимости.
И все же… Все же оставалось странное, щемящее чувство.
Хотелось от него отмахнуться, думать о другом. И он стал думать о своем имени. «Арвид Шернблум».
Он ненавидел свое имя. Арвид, — и угораздило же его заполучить имя самого обожаемого в стране тенора. Всякий тенор располагает к насмешкам любого настоящего мужчину. А фамилия Шернблум! И ведь сколько еще шведских мелкотравчатых семейств награждены такими фамилиями, образованными от названий двух предметов, чаще всего никоим образом не сочетаемых[8]. Шернблум! Звезда и цветок в одном горшке. Не слишком ли жирно! Фу ты, черт.
И, однако… однако, кто же был тот почтенный господин?
…Ну, а отец его, старый вермландский лесничий, носит фамилию Шернблум вот уже шестьдесят лет, и ему даже в голову не приходит, что над ней можно потешаться. А до него ее носили дед и прадед. Так что же мне-то тужить? «Не лучше я, чем предок мой».
…Да, но отец прадедушки не был Шернблум. Он был Андерссон. И это была никакая не фамилия, это означало просто, что он сын некоего Андерса.
Всего-то я и знаю о моем происхождении, что мой прапрадедушка был сын некоего Андерса. А сколько людей и того о себе не знает!
