что она уже говорила. Ирина между тем приблизилась к Ипполито, которого приметила позади тех, кто теснился вперед, и, видя себя скрытой от взоров короля, кинулась на шею любезному своему брату; из-за него она проливала столько слез и теперь, обняв его, пролила их снова. Ипполито, любивший Ирину, как заслуживала того столь достойная любви сестра, осыпал ее ласками, способными умилить тех зрителей, душа которых оказалась бы как нельзя более черствой, настолько его собственная была тогда, выражаясь модным языком, как нельзя более нежной. Король, не видя больше Ирины и будучи не в состоянии долго пробыть без нее, поискал ее глазами в теснившейся толпе и как только различил ее подле брата, любовное нетерпение заставило его направиться к ней. Когда она представила ему Ипполито, король обошелся с ним совсем не как с простым подданным. Матильда, Камилла, Просперо и все какие там были знатные особы, приблизившись к королю, заметили, что он говорит с Ипполито таким тоном, по которому наиболее проницательные из присутствующих тотчас же заключили, что этот кавалер войдет в милость. Но, несмотря на всю приветливость, какую выражало лицо короля, с лица Ипполито не сходила печаль, внушенная ему веселостью его соперника, казавшегося до такой степени довольным, что он вызывал этим общую досаду.
Между тем солнце, сильно припекавшее это благородное собрание, изрядно жгло многие головы, а особенно те, которые были лысыми. Вся прибрежные мошки, мухи окружающих мест, и те, что привезли из Неаполя лошади королевской свиты, и те, что привезли более издалека лошади спутников Матильды, словом — все крылатые насекомые, которых можно назвать воздушными паразитами, весьма беспокоили лица, жестоко терзали коней и не менее того восседавших на них, а из коней более всего осаждались мухами те, у которых хвост был покороче. Зонтики, правда, ограждали тех, кто их имел, от солнечного зноя, но отнюдь не от жара, отражаемого раскаленной землей, и не от облаков пыли, которые в силу суживания и расширения легких, говоря попросту благодаря дыханию, попадали в глотки всех присутствующих и самого короля. Одним словом, в этом месте невозможно было дольше оставаться, но, к несчастью тех, кому сильнее всего досаждали солнце и муха, король никогда не скучал там, где была Ирина, и не сказал еще Матильде всего, что хотел сказать. А потому он обратился к ней (достаточно громко, дабы слышали окружающие его лица) в следующих выражениях — мне их передали слово в слово:
— Прекрасная принцесса, после тех гонений, какие вы протерпели в мое царствование и некоторым образом по моему велению, у вас не было бы оснований быть довольной мною, и я сам не был бы собой доволен, если бы я не постарался изо всех сил способствовать вашему счастью в той мере, в какой я некогда способствовал вашим злоключениям. Поэтому я сочту недостаточным то, что я объявил вас невиновной, приказал вернуть вам все отнятое у вас и умножил ваше состояние своими пожалованиями, если не получу от вас согласия на предложение князя Салернского стать его супругой. Тем, что я дарю вам этого князя, я надеюсь заплатить вам часть того, что должен; вами надеюсь я вознаградить его за те важные услуги, какие он оказал нашему государству.
— О, государь! — ответствовала ему Матильда, — смотрите, ваше величество, как бы желая быть справедливым к Матильде, вы не оказалась несправделивым к Просперо, — признательность, как и неблагодарность, бывает чрезмерной. Вы не дадите Просперо всего того, что он заслуживает, давая ему всего лишь Матильду, а давая мне сего именитого князя Салернского, вы дадите мне больше, чем я заслужила. Я довольна вашим величеством, насколько я могу быть довольной, и эти последние изъявления вашей доброты, которые я снискала моими злоключениями, делают их мне столь любезными, что они явятся отныне самыми отрадными для меня воспоминаниями. Но, государь, — продолжала она, — если вы столь добросовестно платите то, что считаете своим долгом, и так как подданному надлежит руководствоваться добрыми примерами, какие дает ему король, то не разрешите ли вы мне в этот час, когда вы даете мне возможность расквитаться, сделать это, не дожидаясь дольше, и заплатить так, как мне служили? Приблизьтесь же, доблестный Ипполито, — сказала она этому кавалеру, обернувшись к нему, — покажите, что вы довольны моей признательностью, после того как вам так долго приходилось сетовать на мою неблагодарность. Я в долгу перед вами за долголетнюю вашу любовь, не охладевшую вследствие моего пренебрежения. Я должна возместить вам, кроме тех расходов, которые побудило вас совершить это неизменное чувство, кроме большей доли вашего состояния, которую вы потратили, чтобы помочь моему делу, ваш великолепный дом, сгоревший из-за меня. Я полагаю, что обязана вам моей честью и жизнью, которым угрожала опасность от грабителей и мавров, и еще я в долгу перед вами за жизнь, которой вы рисковали, чтобы вызволить меня из этой опасности. Я расплачусь, великодушный Ипполито, по всем этим обязательствам, но мои обязательства по отношению к Просперо как более старые являются более неотложными и должны предшествовать тем, какие я имею по отношению к вам.
Ипполито побледнел при этих последних словах Матильды и, побледнев, тотчас же покраснел. Просперо с улыбкой посмотрел на него и явил весьма влюбленный вид, глядя на Матильду, которая сказала ему так:
— Князь Салернский, вы хотели заставить меня поверить, что любите меня с моего младенчества, а потому всегда обращались со мной, как с ребенком. Вы внушили к себе страх той, кого вы называете своей маленькой возлюбленной, и всегда забавляли ее комплиментами и песенками или осыпали упреками и укорами в то самое время, когда она ждала от вас более важных услуг. И, наконец, самым большим выражением любви, какое вы когда-либо явили ей, был султан из ваших старых перьев, который она обещала вам хранить, и она сдержала свое слово.
Тут Матильда сняла с головы убор, который некогда подарил ей Просперо, и, протягивая его князю, продолжала:
— В час, когда я расплачиваюсь с вами, возвращая вам некогда данное вами мне слово и перья, я вручаю себя Ипполито и делаю его князем Тарентским, желая расквитаться с великодушнейшим из людей, в ком я нашла больше дела, чем слов.
Сказав это, она одной рукой отдала Просперо роковой убор, а другой взяла за руку отчаявшегося Ипполито, который с этой минуты перестал отчаиваться и так же не ожидал этого внезапного счастья, как Просперо — своего убора.
Король и окружавшие его лица
