— Ну, что дальше?
— Тантадруй, — вздрогнул дурачок, словно пробуждаясь от прекрасных снов, — я жупника должен спросить, настоящая ли она.
— Настоящая? — оскорбленно загремел Лука.
— Тантадруй, ведь я должен сперва рассказать жупнику! — оправдываясь, всхлипнул дурачок.
— Тьфу! — презрительно фыркнул фурланец.
— Тихо! — решительно загремел Лука. — Если надо спросить…
— Надо спросить! — быстро повторил Матиц.
— Он и спросит! — решил Лука. — Прямо сейчас идем к жупнику, и божорно-босерна!
— Тантадруй, идем! — Дурачок радостно кружился на месте, и его колокольчики звенели.
Несчастные вышли с кладбища и стали спускаться вниз. На цыпочках приближались они к дому священника, на цыпочках подошли к окну, посмотрели в щели закрытых ставен — и, затаив дыхание, остолбенели, ибо вся комната была золотая. Золотой был Христос на стене, темного золота — книжный шкаф, золотом выведены надписи на корешках книг. На столе стоял золотой шестисвечник, в нем — светло-золотые восковые свечи, горевшие живым золотым пламенем. Темно-золотыми были жареные гуси на продолговатом блюде с золотистой каймою, бледным золотом светился изжаренный на масле пирог, а корочка его отливала червонным золотом. Золотые цветочки красовались на бутылке и на бокалах, и золотом солнца пылало вино, сверкавшее в них. Вокруг стола сидели священники, и их круглые лица сияли багряно-золотистым светом; они упирались затылками в стены и, зажмурив глаза и раскрыв рты так, что сверкали золотые зубы, громогласно выводили густо-золотыми баритонами.
— О-ооо… Оо-ооо…
— Тантадруй, они счастливы? — спросил дурачок.
— Тьфу! — Фурланец был исполнен презрения. — Raus е patacis. репа и картошка.
— Тихо! — загремел Лука. — Ты сошел с ума!
Священники мгновенно смолкли. Открыли глаза, медленно повернули головы и поглядели с таким удивлением и такой строгостью, что Тантадруй испугался. Он отскочил от окна — колокольчики зазвенели — и пустился бежать. За ним кинулись остальные. Они бежали сломя голову. И остановились только за церковной оградой. Спрятались за шелковицей и стали ждать.
Тяжелые двери дома открылись, и широкая полоса золотистого света легла на землю. Потом в этой полосе возникла огромная черная тень. Качнулась из стороны в сторону, словно подметая у порога, и строго крикнула:
— Тантарадра!
Тантадруй вздрогнул и сделал движение, собираясь выйти.
— Не глупи! — удержал его Лука.
— Тантарадра! — крикнула тень громче и строже.
— Тьфу! — презрительно фыркнул Русепатацис.
— Тихо! — загремел Лука. — Жупник сейчас сердитый!
— Сердитый! — испуганно согласился Матиц и прижался к Луке.
— Тантарадра! — еще раз, судя по голосу последний, позвала тень. — Если ты жив, отзовись и подойди сюда! Если нет, оставь нас в покое!
Тантадруй опять дернулся.
— Оставь в покое! — велел Лука и потянул его обратно.
Тень снова и очень сильно закачалась, потом постепенно исчезла. С нею исчез сноп золотого света, дверь с треском захлопнулась.
Убогие громко перевели дух и некоторое время молчали. Потом раздался отчаянный плач Тантадруя:
— Тантадруй, как я теперь, тантадруй, узнаю, настоящая ли она?
— Да настоящая же! — в сердцах загромыхал Лука. — Разве он не сказал оставить нас в покое?
— Тантадруй, верно, говорил, — с облегчением согласился дурачок.
— Тогда, значит, настоящая, — решил Лука. — И теперь мы вернемся и тебя закопаем!..
— Тантадруй, закопайте меня, и я умру! — удовлетворенно ответил дурачок и зашагал обратно.
— Умрешь! — гордо зашумел Лука. — Умрешь, и божорно-босерна!
— Пажорносерна! — ликуя, негромко повторил Матиц Ровная Дубинка.
Они пошли обратно к кладбищу. Ветер обжигал сильнее, и черные кипарисы теперь склонялись почти до самой земли. А на сердце у Тантадруя было необыкновенно тепло. Ему вспомнились три светло-сизых голубя, которые утром копошились перед церковью и потом, став серебряными, взмыли в небо. Тысячи и тысячи точно таких же голубей красивой дугой опускались сейчас с неба. Непрерывной серебряной лентой они пролетали низко над черными кипарисами, трепетавшими в дуновении их крыльев. Теплыми, пушистыми тельцами они почти касались головы Тантадруя и потом снова, описав красивую дугу, взмывали в небо. Он так отчетливо видел их над своей головой, что смотреть вверх у него вообще не было надобности.
— Тантадруй, сколько их! — радостно воскликнул он, и на нем зазвенели коровьи ботала.
— Не сходи с ума! — укорил Лука. — Ведь мы в священном месте.
Тантадруй взглянул вверх. Голубей больше не было. Он подумал, что теперь они уже летят над его родным селом, и вспомнил о хромоножке Елчице.
— Тантадруй, — повернулся он к Луке, — ты скажешь Елчице, что я умер?
— Конечно, скажу, когда буду проходить мимо, — кивнул тот. — А там сейчас что-нибудь строят?
— Нет, ничего.
— Ну, когда начнут строить и я буду проходить мимо, скажу, — спокойно ответил Лука.
— Тантадруй, ты увидишь, как она обрадуется. Она бы тоже хотела умереть…
— Ладно! — сурово изрек Лука, уже испытывая нетерпение. — Вот могила.
— Вот она, тантадруй! — радостно кивал дурачок. — А что теперь?
— Теперь спускайся в нее! — сказал Лука.
— Тантадруй, а мы ничего не споем?
— Беднякам никогда не поют! — пренебрежительно возразил Лука.
— Не поют! — пробормотал Матиц Ровная Дубинка.
— Тантадруй, хоть бы немножко спели!
— Тьфу! — фыркнул фурланец. — Raus е patacis, репа и картошка!
— Тихо! — загремел Лука. — Можно было бы попеть, но уж больно холодно!
— Тантадруй, Елчица говорит, что пенье согревает! — пытался вдохновить его дурачок.
— Елчица — девчонка! — отрезал Лука.
— Тантадруй, все говорят, она умная! — укоризненно возразил дурачок.
— Ну, раз тебе так хочется, споем, — уступил Лука.
— Тантадруй, потом, когда я умру? — Радость звучала в сердце Тантадруя.
— Потом, когда ты умрешь, — подтвердил Лука. — А теперь поторапливайся. Сам видишь, поздно. Хотеец рассердится. Ты только в могилу спустись!
— Тантадруй, я иду! — послушно произнес дурачок, сел на край могилы и быстро спрыгнул в нее.
Нагнувшись над ямой, Лука нетерпеливо спросил:
— Ну как? Что там?
— Тантадруй, как здесь тепло! — прозвучал из тьмы полный счастья голос.
— Тепло? — удивился Лука. — И нет ветра?
— Тантадруй, совсем нет.
— Погоди, я погляжу! — сказал Лука. Он спустился в яму, присел и удовлетворенно произнес: — И правда, никакого ветра. Разве я не говорил, — гордо загремел он, — что строить надо книзу, чуть по земле, а потом прямо в землю?
— Прямо в землю! — восторженно вторил Матиц Ровная Дубинка.
— Тантадруй, а теперь уходи, я лягу, — нетерпеливо попросил Луку дурачок. Он опустился на колени и собрался было лечь, но не нашел на что положить голову.
— Матиц, найди камень! — приказал Лука. — Хороший камень!
— Хороший камень! — повиновался Матиц.
Лука укрепил камень в изголовье и вылез из могилы. Спустя несколько мгновений спросил:
— Лег?
— Тантадруй, лег.
— Ну, тогда начнем! — приказал Лука, взял горсть мерзлой земли и бросил в могилу. Русепатацис и Матиц сделали то же самое. Вдруг снизу послышался встревоженный голос:
— Тантадруй, а звонить-то позабыли!
— Верно! — согласился Лука. Обернувшись к Матицу, он распорядился: — Матиц, на колокольню! Во все три, и божорно-босерна!
— Пажорносерна! — послушно кивнул Матиц Ровная Дубинка, повернулся на месте, подбежал к часовне, схватил своими могучими руками веревку и грянул во все три колокола.
Посреди ночи загудели колокола. Непривычные гулкие удары, словно каменные глыбы, катились сверху и падали на площадь. В трактире все смолкло, замерли руки со стаканами на полпути к губам, изумленно раскрылись глаза, в ужасе внимали уши.
— Судный день! — возопил Преподобный Усач.
— Дурак! — крикнул Округличар и по своему обыкновению загнал его под стол. — Пожар!
— Пожар! — авторитетно подтвердил стражмейстер Доминик Тестен и так стремительно вскочил с места, что, не удержавшись на ногах, снова сел.
— Пожар! Пожар! Пожар! — неслось со всех сторон. Люди кинулись из трактира и растерянно заметались по площади в поисках красного петуха. А не обнаружив его, разом побежали к приходской церкви. Впереди храбро выступал стражмейстер, поскольку охрана покоя и порядка входила в его обязанности. Этот свой долг он помнил так хорошо, что в великой спешке позабыл в трактире каску и саблю, но зато теперь, сверкая лысиной, размахивал руками и громко кричал:
— С дороги! Именем закона, с дороги!
