— С дороги! Именем закона, с дороги!
Засветились все окна. Из домов выскакивали полураздетые люди, что-то кричали, о чем-то спрашивали. Ответа, разумеется, они не получали и тогда присоединялись к вопящей толпе, катившейся к церкви. А там уже стояли священники в шляпах и длинных пелеринах, словно четыре огромных черных памятника, вокруг них в страхе вертелся пономарь и кричал:
— На кладбище звонят! На кладбище звонят!
— Судный день! Мертвые встают! — в ужасе сипел Преподобный Усач.
— Дурак! — загудел Округличар. — Если ты не успокоишься, я тебя так стукну, что ты и в Судный день не поднимешься!
— Именем закона, мир и тишина! — приказал стражмейстер. — Женщины назад, мужчины вперед! И — марш на кладбище!
Приказ этот был столь решительным и столь мужественным, что на площади остались не только женщины, но и немало мужчин, им подобных. А храбрецы рванулись вперед. С криком неслись они вверх по холму и скоро оказались у часовни.
— Где горит? Что горит?
Увидев Матица, самозабвенно орудовавшего веревками, все встали как вкопанные, а потом кинулись к нему.
— Матиц, где горит?
— Где горит? — испуганно переспросил Матиц Ровная Дубинка.
Хватая ртом воздух, наконец добрался до часовни и стражмейстер, дернул Матица за плечо, рванул на себя и грозно вопросил:
— Именем закона, где горит?
От страха Матиц выпустил веревки и показал на кладбище.
Теперь уж наступила очередь стражмейстера изумиться и онеметь. Да и все ошеломленно взирали на черные кипарисы, в которых шумел ветер. Там не было ни малейшего огонька.
— А горит? — выдержав паузу, заинтересовался стражмейстер.
— Не видно.
— Не видно, — согласился стражмейстер и, повернувшись к Матицу, строго спросил: — Почему звонил?
— Звонил, — трясся Матиц, указывая на кладбище.
— Эй, а где другие юродивые? — осенило Округличара. — Где Лука? Где Русепатацис? И где Тантадруй?
— Тантадруй, — повторил Матиц и опять показал на кладбище.
— И что они там делают? — спросил стражмейстер.
— Там делают, — перепуганно повторил Матиц.
В недоумении люди вновь устремили взгляды на черные грозные кипарисы, но с места никто не двинулся. И только стражмейстер наконец показал, что такое долг и что такое истинное мужество. Поставив перед собой Матица, он повернул его лицом к кладбищу и крикнул:
— Именем закона, вперед!
— Закона, вперед! — повторил Матиц и устремился к кипарисам. Люди молча следовали за ним. Когда они приблизились к кипарисам, угрожающе шумевшим и склонявшимся к ним, словно души бичуемых грешников, послышался звон колокольчиков и странное трио. Ангельский голосок и два баса, один — густой и гулкий, другой — надтреснутый и срывающийся, вдохновенно пели песенку Тантадруя:
На-а небе стоит солнце,
а на земле — мороз…
Люди замерли. А Матиц спокойно шагал дальше по белой лесчаной аллее.
— Стой! — прохрипел стражмейстер.
Матиц остановился и повернулся.
— Именем закона, говори, почему поют? — потребовал стражмейстер.
— Поют. — Матиц, дрожа, указывал вперед.
Стражмейстер опять захрипел, а за ним захрипела вся длинная цепочка мужчин. Потом он вытер вспотевшую плешь, выпрямился и гробовым голосом возвестил:
— Люди, мой долг идти вперед, а вы — как знаете!
Одобрительное бормотание было ему ответом. Стражмейстер приосанился и последовал за Матицем. Люди тоже тихонько двинулись; они шли на цыпочках, медленно и осторожно, как бы приближаясь к опасному зверю. Когда они подошли совсем близко, песня уже кончалась. И только густой бас, в упоении, видимо, позабывший, что песне конец, оглушительно гудел:
Ой-ю-юй, ой-ю-юй,
ой-ю-юй, ой-ю-юй…
Матиц свернул влево и оказался рядом с Лукой и Русепатацисом, которые, стоя на коленях, проворно кидали в могилу мерзлую землю.
— Божорно-босерна! — загремел Лука, отдавая всем честь.
Потрясенный, стражмейстер едва смог выдавить из себя:
— Именем закона, что вы здесь делаете?
И не успели они ответить, как из земли послышался веселый голосок:
— Тантадруй, теперь я умер!
— Что? Что? — Стражмейстер пошатнулся, да так неловко, что непременно упал бы в могилу, если б его не подхватили крепкие руки Округличара.
— Что? Что? — неслось сзади.
— Дурачка живьем закопали!
— О ужас! — зашелся Преподобный Усач. — Хватайте их! Держите их!
— Тихо! — загремел Лука. — Мы здесь в священном месте.
— Верно, — согласился стражмейстер, уже пришедший в себя. — И пусть никто не вмешивается в мои дела! Именем закона, держите их! — Он ткнул в сторону Луки, Русепатациса и Матица. Потом повернулся к могиле и приказал Тантадрую — Именем закона, вставай!
— Тантадруй, я теперь умер! — донесся из ямы упрямый ответ.
— Именем закона, вставай! — Стражмейстер повысил голос.
— Тантадруй, я дошел до могилы и умер! — настаивал дурачок, даже не пытаясь встать.
Непослушание привело стражмейстера в ярость, и он завопил, позабыв обо всем на свете:
— Именем закона, вон из ямы!
— Кто это ревет на ниве вечного отдохновения? — раздался позади всех громкий голос.
Люди расступились, и четыре священника в длинных пелеринах, словно четыре великана, прошли вперед. Стражмейстер выпрямился, насколько это было в его силах, и козырнул:
— Имею честь доложить, дураки дурака закопали!
— Но он еще жив! — быстро добавил Округличар.
— Жив, — подтвердил стражмейстер, — но из ямы вылезать не желает!
Священник подошел к могиле и строго спросил:
— Тантарадра, это что такое?
— Тантадруй, я дошел до могилы и умер! — последовал ответ. — Теперь она настоящая?
— Ооо… — хором протянули чужие священники, качая головами.
— Нет, не настоящая! — ответил свой священник. — Если ты ляжешь в могилу, то не умрешь, а будешь только засыпан землею!
— Тантадруй, только засыпан! — застонал дурачок.
— Да, засыпан! А теперь вставай!
Тантадруй зарыдал во весь голос, но тем не менее встал на ноги, и люди выволокли его из могилы.
Священник вздохнул, вытер пот со лба, плотнее запахнул пелерину и повелительно сказал:
— Теперь вернемся к церкви!
Все пошли вниз. Священники, словно судьи, стояли плечом к плечу, и местный священник велел привести четверых блаженных.
— То, что вы сделали сегодня ночью, — строго начал он, — большой, очень большой грех!
— Это преступление, и они будут отвечать по закону! — вмешался стражмейстер.
— Тьфу! — презрительно фыркнул фурланец. — Raus е patacis, репа и картошка!
— Что? — рассвирепел стражмейстер и ринулся на него.
— Ты сошел с ума! — крикнул ему Лука.
— Доминик, не глупи! — остановил его священник.
Стражмейстер отступил, а священник, подняв руку, пригрозил:
— Чтоб вы у меня никогда больше не ходили на кладбище! Поняли?
— Поняли, и божорно-босерна! — загремел Лука.
— Пажорносерна! — испуганно повторил Матиц Ровная Дубинка.
— Вот так! — кивнул священник. — А сейчас расходитесь. Каждый в свою сторону…
— Господин жупник! — выступил вперед Хотеец. — Разрешите им сегодня побыть у меня, пусть обогреются и переночуют!
— Ты говоришь разумно, Хотеец, — согласился священник. — Но ты слишком поздно вмешался. Я уже сказал то, что сказал!
— Но вы можете изменить решение!
— Я никогда не меняю своего слова! — строго возразил священник. — Я сказал то, что сказал. Сейчас они разойдутся, и каждый пойдет в свою сторону. Ты, Лука, вверх по Соче!
— Книзу! — решительно возразил Лука. — Книзу, и божорно-босерна!
— Ладно, книзу! — уступил священник. — Ты пойдешь кверху, — повернулся он к фурланцу.
— Тьфу! — фыркнул Русепатацис. — Raus е patacis, репа и картошка!
— Ты, Матиц, пойдешь по Баче домой!
— По Баче домой, — послушно забормотал Матиц Ровная Дубинка.
— А ты, — повернулся он к Тантадрую, — по Идрийце и тоже домой!
— Тантадруй, домой! — со слезами в голосе откликнулся дурачок.
— И хорошенько запомни, — торжественно произнес священник, — ты вообще не умрешь!
— Тантадруй, вообще не умру?! — Дрожь прошла по телу дурачка, и все его колокольчики зазвенели.
— Нет! — решительно повторил священник. — Если ты еще захочешь умереть, то не умрешь вообще!
— Тантадруй, я не захочу больше умирать. — Дурачок зарыдал и, умоляюще сложив руки, бросился к нему. — Я не захочу больше умирать!
— В самом деле? — спросил священник.
— Тантадруй, не захочу, не захочу! — кивал головой дурачок и вдруг с надеждой в голосе спросил: — А после я умру?
