территориального воссоединения — всего один шаг… Это будет живой исторический монумент, какого даже великий Александр Македонский не воздвиг себе при жизни…
Упоминание о том, что у великого македонянина и скромного российского царевича — одно и то же имя, было на самом деле удачным. Не каждый день приходится слышать такой великолепный комплимент… Но именно здесь округлое лицо Александра вытянулось, будто он целиком засунул в рот сваренное вкрутую яйцо. И Чарторыйский, к своему большому огорчению, увидал, что он чересчур увлекся своими рассуждениями. Ах, действительно глупо убеждать отчаявшегося и неопытного игрока в карты, поставившего последние деньги на кон, чтобы тот подарил половину из них какому-то бедному родственнику, если выиграет. Это, мол, прославит его… Хотя неизвестно, кто выиграет в итоге: Ростопчин, верный царский страж, или же граф Пален, скрытый враг…
В конце концов Чарторыйский устал от своих стараний успокоить царевича и развеять его тоску и замолчал. И даже его малиновый камзол гвардейского офицера, густо расшитый золотой тесьмой и с медалями на груди, был не в силах оживить своей яркостью и блеском его измученное, побледневшее молодое лицо. Дрожащими пальцами князь подкрутил напомаженные усики, заострив их, как стрелы. Александр тем временем все больше и больше впадал в какую-то странную апатию. Как только его перестали утешать, он уступил своему подавленному настроению и склонил голову, а все его движения стали какими-то сонными, как у лунатика, идущего по краю крыши.
Это было естественно. Ведь оба друга были еще молодыми: Александру едва исполнилось двадцать четыре года, Адам — не намного старше. Оба были недостаточно искушены в дворцовых интригах, чтобы хотя бы с деланым равнодушием носить такую тайну, как та, о которой они догадались в последние дни, тайну, пахнувшую кровью, если не отцеубийством.
2
Довольно долго Александр и Адам молчали, подавленные своими потаенными мыслями и ожиданием… И вдруг где-то снаружи, над Невой, раздался звон. Басовитый колокол отбивал полночь, а колокола поменьше сопровождали его звуками российского гимна «Боже, царя храни!». [137]
Александр очнулся, как после приступа куриной слепоты. Он уставился остекленевшими глазами на друга и мелко задрожал всем своим полным телом. Дрожал и его голос:
— Скажи, скажи, друг Адам! Почему это именно сегодня граф Пален посоветовал мне уехать из дворца?.. Сразу же после полудня… «Лучше в Михайловском дворце совсем не ночевать» — так он мне посоветовал… Что он хотел этим сказать?
— Откуда мне знать? — покрутил Чарторыйский свой заостренный ус и отвернулся.
— Нет, скажи! — истерично приставал к нему Александр. — Граф Пален даже сказал: «С умным человеком много разговаривать не надо». Кого он имел в виду? Меня? Меня?..
— Откуда мне знать? — снова отмахнулся от его вопроса Чарторыйский.
— Пален даже пробурчал при этом: «Все, что ваша великая бабка Екатерина завоевала для России, может быть потеряно, если не… если не…»
— Если не что? — переспросил Чарторыйский.
— Я тоже спросил.
Принц Александр сидел в полуобморочном состоянии, закрыв глаза. Чарторыйский заметил капли пота, выступившие у него на лбу.
— Сними парик, Александр! — стал он упрашивать принца. — Сними! Кроме нас двоих, тут никого нет…
И чтобы подать другу пример домашнего, неофициального поведения, он сам скинул с головы свой белый элегантный парик. Александр механически повторил его жест. Теперь оба сидели с открытыми головами. У Чарторыйского волосы были курчавые, густые. У Александра — жидкие и прилизанные. Оба почувствовали себя голыми, как в предбаннике, но друг друга они мало стеснялись.
— А почему? — снова спросил Александр, немного спокойнее глядя на друга. — Почему, Адам?.. Может быть, ты можешь мне объяснить, почему Пален приготовил подсвечник на две свечи и засунул его в нишу печи, у самого входа в апартаменты отца?.. Ведь он, я имею в виду — Пален, знает, что отец терпеть не может открытого света. Светильник без абажура приводит его в бешенство…
— Почему ты не спросил об этом у него самого? — сказал на этот раз уже смелее Чарторыйский и посмотрел в блуждавшие глаза принца.
— Я забыл… забыл спросить, Адам, — опустил голову Александр. — Только теперь это до меня дошло.
Они замолчали. Потом Александр снова вскочил с места, но как-то беспомощно, словно был связан. При этом он даже коротко всхлипнул.
— Пойдем, пойдем! — принялся он дергать друга за мундир. — Поехали во дворец! Скорее!
— В чем дело? — спросил Чарторыйский, заставляя его снова сесть на диван. — Успокойся, Александр!
— Успокойся… да-да. Успокойся… — неразборчиво пробормотал наследный принц. — Они там делают что-то страшное… Ты не знаешь! Они делают что-то страшное…
— Алекс, кто «они»?
— Рота…
— Рота?
— Перед тем как отправиться к тебе, я видел, как Пален… Повсюду этот Пален… Рядом с дворцовыми конюшнями он проводил смотр роты гвардейцев. Насколько я успел рассмотреть из саней, это все были солдаты и офицеры, которых мой отец бил, пьяный, на парадах. Братья сосланных в Сибирь, сыновья арестованных ни за что генералов. Все такие…
— Не принимай близко к сердцу! — после короткого раздумья попытался успокоить Чарторыйский друга. — Я считаю, что… напротив. Конечно, граф Пален считает нужным держать таких как можно дальше от царя. Поэтому-то он их и отобрал. В качестве коменданта императорского дворца Пален поступает совершенно правильно, по моему мнению…
Такое дипломатичное, высосанное из пальца объяснение, видимо, вполне удовлетворило наследного принца и успокоило его нечистую совесть. От радости, что друг отыскал для него такое хорошее объяснение, у Александра даже слезы выступили на глазах. Он был больше не в силах сдерживаться и обнял Чарторыйского:
— Может, мне все это кажется, Адам? В последние дни я не в себе. Каждый раз, как поговорю с Паленом, места себе не нахожу. А сам отец, кажется, такой же, как всегда… Ты ведь знаешь, что у него появляются подозрения при каждом шорохе… Но он ничего не говорит. Если бы он что-то заметил, то весь дворец поставил бы с ног на голову. Он только спрашивает, почему Ростопчин не возвращается из своего имения… Отправил к нему в Вороново [138] эстафету. Зачем, я не знаю… Сегодня утром отец оделся в гражданское и ушел с генеральным прокурором Обольяниновым в Тайную канцелярию. Я побоялся спросить. Но граф Пален знает все и повсюду сует свой толстый нос… Он сказал мне, что знает, зачем отец устроил такой маскарад. В Тайной канцелярии сидит какой-то старый жид из Белоруссии. Он своего рода святой у жидов. Разговаривает как оракул. А ты ведь знаешь, что мой отец очень суеверен…
— А-а-а! Рабин… — напевно произнес Чарторыйский и рассмеялся. — Интересный тип. Пойдем! Хочешь на него посмотреть?
— Посмотреть? У тебя?
— Пойдем-пойдем!
