сказать, что человек часто свыкается и с самыми страшными делами, если они непосредственно не затрагивают его самого. Но тут же он понял, насколько неуместны сейчас такие рассуждения.
— Поразительно, — продолжала Ирена, — как ты смог настолько владеть собой. Ведь я, глупая, капризничала, точно маленький ребенок.
— Ладно, не будем больше об этом.
— Да, конечно. Это все было давно, так давно, даже и не помню, когда. Эйно, дай сюда твою голову. Вот так. Ты, мой сильный, моя опора! Ты, конечно, ничего не ел?
— Я не хочу.
— Я тоже не хочу.
— Ты-то должна поесть. У нас найдется что-нибудь дома? Я принесу тебе сюда.
— Завтра. Сегодня я хочу только спать. Знаешь, я ужасно устала. У меня все время такое чувство, будто за меня говорит кто-то другой, а я только слушаю со стороны. Сегодня я уже разговаривала сама с собой. Испугалась страшно. Потом принялась действовать. Убрала на столе, разыскала фото... я помню, он заказал его в Валга, еще до переезда. У меня сейчас все как во сне. Наверное, это и есть непоправимое.
— Что?
— Твой друг Алликмяэ сказал: давно минувшее и непоправимое. Он-то и рассказал мне на улице Пикк, когда я хотела как раз... Он пытался меня утешить. Знаешь, у тебя очень хорошие друзья. Ты убери свой пиджак и принеси подушку, я подвинусь. Будь рядом со мной. И пусть свеча горит. Не зажигай лампу.
Эйно сделал все, что от него требовали.
Они лежали рядом на узкой кушетке и молчали. Свеча горела долго. Наконец огонек свечи судорожно задрожал. Ирена разрыдалась. Она плакала долго и безудержно. Даже не пытаясь успокоить жену словами, Эйно только гладил ее мягкие густые волосы и мокрые щеки, тайком судорожно проглатывая комок в горле, сдавленном состраданием.
Выплакавшись, Ирена уснула. Но и во сне продолжала вздрагивать. Эйно осторожно приподнял голову спящей со своей груди и опустил на подушку.
Когда на письменном столе зазвонил телефон, муж выскользнул из-под одеяла как угорь. Грубый голос требовал товарища Урмета. Не произнося ни слова, Эйно положил трубку на рычаг. Затем поставил телефонный аппарат на стул, чтобы можно было лежа дотянуться рукой, и накрыл его диванной подушкой. Во всем мире был сейчас только один человек — мать, которой ответил бы ночью этот телефон.
После полуночи в комнату проник странный свет. Прошло немало времени, прежде чем погруженный в раздумье человек догадался: это полная луна светит сквозь занавески.
Голубоватый свет луны, проникая в щель между шторами, раздражал Айту. Она тихонько поднялась, но вместо того, чтобы плотнее закрыть шторы, раздвинула их. Серебристый свет заполнил комнату, и уже через минуту Айта, стоя перед овальным зеркалом, вставленным в дверцу шкафа с внутренней стороны, рассматривала свое обнаженное тело. Короткая толстая шея, слишком округлые плечи, руки, груди, а самое ужасающее — живот, да и бедра, и ляжки. Этого волнующего лунного света было достаточно, лишь чтобы разглядеть тело, но черты лица и выражение глаз оставались неразличимыми. Впрочем, сие было несущественно, она и без того знала, как выглядит это лицо, с его грустно-насмешливым выражением. В данный момент насмешка относилась к обильным прелестям, которые никому не нужны, которые никогда никому не будут нужны. Она простояла неподвижно перед зеркалом несколько минут, и ее большой темный рот вдруг зашептал прямо в зеркало:
— Айта Плоом, обабившаяся старая дева, сошла с ума.
Дверца шкафа тихонечко закрылась, шторы скрыли лунный свет, и унизительный осмотр был признан законченным. Надо спать. Что с того, что комната слишком натоплена, а на улице под торопливыми шагами поздних прохожих снег похрустывает как соль. Надо выбросить дурь из головы и уснуть. Трезвый ум должен наконец оборвать череду воображаемых кадров нелепого тревожащего фильма.
Лицо у тетки было до тошноты приторное, когда она вечером сообщила, что какой-то молодой человек спрашивал Айту Плоом. Невысокий, но и не низенький. Довольно веселый и немножко смешной, и держался весьма интеллигентно, хотя пальто у него сильно поношенное, а на ногах солдатские ботинки. Стало быть, Вамбо Пальтсер приходил к Айте, а она в это время сидела в доме своего ученика и беседовала с его несчастной матерью.
Айте пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть от тетки свое возмущение. Ведь чего проще было сказать: «Приходите завтра после обеда, обычно в это время Айта дома». Точно она не знает, что в субботу вечером племянница почти всегда дома! Она моет и убирает, принимает ванну и слушает музыку и, выбрав книжку себе по вкусу, отдыхает после утомительной недели, проведенной в стенах школы.
Желание увидеть Вамбо Пальтсера и поговорить с ним выросло за вечер в какое-то страстное стремление. Слишком близка была возможность встречи, но на повторение не приходилось рассчитывать с полной уверенностью. Заходил Вамбо — в этом Айта не сомневалась. Во-первых, совпадало описание внешности, а во-вторых, ему, конечно, сказали, что его искали две девушки. К Ирене Пальтсер не пойдет, возможно, не пойдет к ней никогда. Он пришел к Айте и поступил правильно. Он, наверное, и не догадывается, как сердечно, как тепло сумеют тут принять одинокого, всеми покинутого человека.
Трезвый разум — нелегко ему прийти и проложить дорогу сну, если комната противно натоплена, если за окном слышны шаги по обледенелому тротуару, а стук изредка хлопающей парадной двери действует на покрытое простыней пылающее тело, как удары током.
Утром перед первым уроком ни у кого не было времени заметить, что Айта Плоом не в себе. Но в первую же перемену это стало явным. Опершись спиной о полки, она стояла напротив беседующих коллег и должна была ясно слышать, как учительница Салумаа говорила измученной насморком Лээвак о значении витамина «С».
— А вы знаете, — говорила Салумаа своим звучным альтом, — что витамин — это вещество, которое сделает вас больной, если вы его не едите.
И тут же, повернувшись к Айте, спросила:
— По-моему, так сказал ученый, открывший витамин «С»? Как же его фамилия?
— Витамин «С»? — переспросила Айта, сделав вид, будто все время принимала участие в разговоре о насморке. — Сент-Джоржи, хотя я не уверена, так ли произносятся венгерские имена. И добавила: — Кстати, ему принадлежит очень меткое высказывание, а именно: «Витамин — это вещество, которое сделает вас больным, если вы его не едите».
Когда острота заставляет людей рассмеяться — это понятно. Но когда поднимается общий хохот, значит, что-то
