не в порядке.
Ну хорошо, выяснили, что рассеянность. Но откуда эта рассеянность? Где витает Айта Плоом, самая молодая из них? Уж не влюблена ли она?
Казалось бы, поговорили — и довольно. Но, видимо, в компании всегда найдется человек, которому не хватает чувства меры. Так и на сей раз кто-то не преминул громким восклицанием подчеркнуть то, что видели все: «Айта покраснела!»
И почему ей было не ответить в шутливом тоне, допустим, так: хотя она и самая молодая, но чувствует — настал последний срок влюбиться. Вместо этого растерявшаяся девушка еще до звонка схватила со стола свои вещи и заторопилась на урок. Очень страшно услышать из чужих уст то, в чем не осмеливаешься признаться даже себе.
Ученики ее ценили. Не только потому, что она открывала им тайны природы и делала это очень красочно, зачастую прямо-таки захватывающе интересно, но и за то, что она по справедливости оценивала классных шутников и иногда вместе со всем классом смеялась чуть ли не до слез. Такая временная потеря дистанции между преподавательницей и классом не являлась заранее предусмотренной хитростью, а была естественной способностью широкой натуры, способностью, которую юность инстинктивно чувствовала, отвечая на нее безграничным уважением. В результате не учительнице приходилось бороться с пошлыми выходками нескольких хулиганствующих парней, а класс, оберегая молодую преподавательницу, сам подавлял подобные элементы.
В то утро Айта была не в форме. В классе нельзя быть рассеянной, она и не была такой. Но ей приходилось отгонять посторонние мысли, которые могли вызвать рассеянность. И вместо того, чтобы углубиться в вопросы борьбы с сельскохозяйственными вредителями, девятый класс с довольно назойливым гулом занялся исследованием — что вдруг случилось с учительницей Плоом. Уже первые опыты показали, что где-то что-то неладно. Учительница сделала строгое замечание Таммелехту, попросила Вянтера не мешать уроку и, не поинтересовавшись, почему хихикают мальчишки в дальнем углу, просто велела им замолчать. Когда же Куускма, отвечая урок, ошиблась, сказав вместо «биологический» — «биолигический», и весь класс дружно захохотал, учительница прервала покрасневшую девушку:
— Подождем, пусть они кончат смеяться.
О-ох, старый метод, теперь он не действует. Вот уже поднялся Таммелехт:
— Учительница, а когда вы ходили в школу, разве вы никогда не смеялись, ну хотя бы по субботам?
Учительница нахмурила брови, видимо, припоминая.
— Смеялись и мы. Но, конечно, не так много. Время было военное.
— Ну что ж, что военное. Вы-то, наверное, не воевали.
— Когда идет война, она затрагивает всех, даже школьников. И если хотите знать, война еще долгое время спустя напоминает о себе тем, кто прямо или косвенно в о ней участвовал. Садитесь, Куускма, и вы, Таммелехт, тоже.
Класс напряженно слушал.
— У меня есть школьная приятельница, моя бывшая соседка по парте, у нас и сейчас хорошие отношения. Когда она с отцом переехала в наш поселок, я ее, конечно, еще не знала. Но я отлично помню, как в то же лето мы подружились. Однажды мальчишки, очевидно, от скуки, остановили меня на улице и стали дразнить. Один из них обидел меня до глубины души. Я, конечно, сразу в слезы, как это водится у девочек. Вдруг к нам подходит какой-то рабочий и спрашивает у мальчишек, чем они меня обидели. Мальчишки разбежались, и тогда он стал допытываться у меня. Я кое-как сквозь слезы рассказала ему о случившемся. Он немножко подумал, взял меня за руку и сказал, что отведет к одной хорошей девочке. Это и была Ирена, его дочь. Сначала мы обе чувствовали себя довольно неловко, но тут выяснилось, что Ирена еще не видела самых красивых наших мест, и вскоре мы уже бегали у Мельничного пруда и взбирались на Железную гору. Мы стали неразлучны. Несколько лет спустя с Иреной случилось несчастье. Она была активной пионеркой, очень хорошо училась и ей дали путевку в Артек. Но началась война, и Ирена не смогла вернуться домой до тех пор, пока Советская Армия не освободила Эстонию. Она вернулась уже взрослой девушкой и не нашла даже следов отца. Она все время думала, что в урагане войны отец попал за границу. Но вчера вечером…
Учительница выдержала маленькую паузу, словно задумалась, как сформулировать дальнейшее.
— Да, вчера вечером — я сама при этом присутствовала — ей сообщили, что найден один документ. По приговору гестапо ее отец расстрелян в сорок втором году.
В классе царила мертвая тишина.
— Но за что же, учительница? — наконец спросил Таммелехт, и в голосе его прозвучал протест и осуждение.
— Единственное обвинение состояло в том, что он якобы раньше где-то высказывался за советскую власть. Вот видите, наши школьные годы были связаны со многими серьезными испытаниями, и удары войны настигают наше поколение даже много лет спустя.
Серьезным и тихим стал сейчас и этот класс. Даже после звонка не поднялась обычная возня, пока учительница не покинула класс.
А сама учительница в своем рассказе почерпнула душевную силу. Утром она почему-то побоялась звонить Ирене — настолько подавленной оставила она вчера подругу у нее дома. С людьми, требующими сострадания, не всегда легко войти в контакт. Не потому, что недостаточно им сочувствуешь, нет. Но не всегда удается найти нужные слова и тон.
А сейчас Айте вдруг стало ясно, что нечего искать особенного тона или слов. Надо просто позвонить, как раньше.
Ирены не было дома. Она оказалась в Театральном обществе, ее мягкий, мелодичный голос звучал по телефону совершенно обыденно. Да и почему должно быть иначе? Нет, Ирена работала как обычно и пыталась все перебороть. В мире есть вещи и положения более трудные, и люди их преодолевают. Работа — лучшее лекарство.
Хорошо, что позвонила. На сердце стало легче. И уроки, раньше казавшиеся невероятно долгими, пошли быстрее. Как всегда.
Дома, не теряя времени, она занялась уборкой — вытиранием пыли, мытьем. Наконец маленькая комната, проветренная и сверкающая чистотой, была готова предложить максимум своего скромного уюта, и только тогда Айта смогла подумать и о себе. Сегодня не следует относиться к себе небрежно, как обычно после ванны, когда тело под халатом приятно горит, а сигарета, от которой она героически воздерживалась во время уборки, кажется заслуженно вкусной. Сегодня ее воодушевляло ожидание, и стоило отказаться от удобств. Вместо лежащей на диване, читающей и курящей ленивицы в кресле сидела подтянутая женщина и занималась своими ногтями. Черные туфли на высоком каблуке, самые лучшие чулки, темно-розовое
