о существе дружбы молодой человек, очевидно, раньше не очень-то глубоко задумывался. Чувство общности интересов, взглядов, чувство локтя? Да, с этим Пальтсер сталкивался много раз в своей жизни. Подобное чувство связывало его с соседом по комнате Михкелем Траллем, странным стариком, который любовался машинами и бывал в них буквально влюблен, если они и внешне выглядели приятно. В университете был Варе, в большой компании он играл роль шутника и неисправимого оптимиста, но душа его часто болела от забот, которые он поверял только Пальтсеру. Где он теперь? Почему переписка заглохла? В армии был Петер Кулль, раненный в последний месяц войны. На войне ситуации особенные, и там часто привязываются друг к другу особенно крепко. Может быть, в гражданской жизни Петер никогда бы не стал ему таким другом. Может быть. Жизнь не представила возможности проверить. В школьные годы был Эйно Урмет... Дружба? Очевидно, это — чувство общности, которое требует общей среды и общих целей. Если нужных компонентов нет, дружба тает. Или, например, исчезновение общей среды и является проверкой, определяющей силу дружбы? Общая среда — комната общежития, место работы, воинская часть, — она нужна как почва, где прорастает дружба, а прочность связующих чувств затем проверяется временем, проведенным в разлуке, так же, как и в любви...
— Ты прямо совсем погрузился в раздумье, — сказала Айта тихо.
— Да. Друзья у меня были и есть, а как же иначе. Если они иногда не преодолевали барьер времени и пространства — я сам виноват. Вернее, моя, так сказать, незадавшаяся жизнь. С товарищами по университету, например, я сам прервал связь. Надеюсь, понимаешь, почему? — Нет, не понимаю. Я понимаю, что ты как человек, попавший в беду, не хочешь отягощать других своими неприятностями. Но это ошибка. Люди гораздо лучше, чем ты себе представляешь.
— Я в этом не сомневаюсь. И все же... Знаешь, что я вспомнил? — Молодой человек неожиданно повеселел. — Когда мы в Германии пробирались из города в город, из одного леса в другой, мы называли Красную Армию другом. Мы иронизировали над собой. Когда на нас сыпались советские снаряды и мины, мы говорили: «Ого, друг нажимает!» Заметив советский самолет, мы, конечно, бежали прятаться, ведь «друг» мог заметить сверху. Да, последние месяцы войны — самые напряженные в моей жизни, потому что «друг» не давал нам спуску, а чувство страха стало постоянным. Если у тебя есть охота слушать...
— Слушаю, говори.
— В это время я подружился с одним парнем из-под Вильянди. Он почти кончил техникум и, как я, был мобилизован. Пушечное мясо. Кто из нас крепче прилип к другому — не знаю, во всяком случае, чувство единства у нас с Петером оказалось сильным. Как-то ночью, во время порядочной кутерьмы, мы решили дезертировать и на свой страх и риск выбраться из этой каши. Но уже на следующий день после полудня наш одноглазый начальник дал нам в руки лопаты, чтобы мы вырыли себе могилы.
— Страшно!
— Задним числом все это кажется сценой из комедии. Но тогда мы совсем пали духом. Так что когда «друзья» на танках ворвались в поселок и поднялась общая паника, мы восприняли это как спасение. Мы и в самом деле были спасены. Вечером на берегу какой-то речки спешно занимали оборону, и нам вернули всю сбрую с оружием. Дескать, живи и защищай агонизирующую Великую Германию. Но нас, двух грешников, все-таки не забыли. В искупление велели выполнить приказ: перебежать по мосту, дальше через голый луг и расположиться в виде аванпоста на стыке двух канав, и все это при ярком лунном свете. И мы, два выходца из могилы, выполняя этот бессмысленный приказ, побежали. Метрах в двухстах от леса «друзья» обстреляли нас. Бежать навстречу почти верной смерти невыносимо противно. Но мы бежали, потому что стоять перед верной смертью еще противнее. До канавы добрались, но как раз в момент последнего прыжка Петер получил пулю в ляжку. Видимо, была повреждена кость, потому что двигаться он больше не мог. Я перевязал его как умел, думая все время: что же дальше? О том, чтобы сдаться в плен, и речи не могло быть — из-за страха. У них там, в лесу, — думали мы, — у каждого свои счеты с нами. Вряд ли они удовлетворятся просто расстрелом. Кто знает, как нас вздернут на сук или измордуют перед концом. Геббельсовскую брехню мы всерьез не принимали, да и не прислушивались к ней. Но определенная логика все же у нас была. Огромная страна подверглась нападению, народ испытал страшные страдания и горести, и теперь он имеет возможность, имеет право свести с нами счеты. К каким людям — именно к каким — попадешь в руки, это было для нас основным вопросом. Мы не представляли себе, как в таком случае можно объяснить, что мы не немецкие солдаты, не убийцы в мундирах, а насильно мобилизованные простые парни из среды маленького народа, вынужденные спасать свою жизнь. Что делать? Петер был ранен и имел право вернуться назад, на перевязочный пункт. Я тоже, поскольку был единственным, кто мог помочь раненому товарищу. Сначала мы пытались ползти, но из этого ничего не вышло — Петер не мог вытерпеть боли. Тогда я решил — будь что будет и поднялся во весь рост. К счастью, Петер был довольно тощий парень, я поднял его на руки и потихоньку зашагал. И знаешь ли — ни одного выстрела! Невероятная история. Лес молчал. Два раза нам пришлось отдыхать. Мы лежали на лугу и обсуждали, почему они не стреляют. Может, это какая-нибудь игра? Подождут, пока надежда на спасенье вырастет до предела, и ударят пулеметной очередью в спину. Видимость была очень хорошая. И все-таки мы перешли через мост. Ни одного выстрела. Нам даровали жизнь. Самый великолепный подарок, какой я когда-либо получал. Больше мы, говоря о них, не пользовались словом «друг», потому что без кавычек не могли его употреблять, а я после спасения уже не мог произносить его с иронией. До сих пор не понимаю случившегося. Представь себе: вся опушка леса, протяженностью в полкилометра, палила в нас, пока мы бежали вперед. Кто же запретил стрелять, когда я с раненым другом оставил позицию? За такое короткое время никакой приказ не мог бы дойти до каждого бойца. Да едва ли кто-нибудь и давал такую команду. Понимаешь ты, что это значит? Я думаю, приказ не стрелять был у каждого из них в сердце: они видели, что с нами случилось.
Айта налила кофе. Она
