это ужасно, но не получит того необходимого для мести полного заряда, который получают очевидцы. Ирене следовало бы самой увидеть девушку, забитую до смерти велосипедной цепью. Труп, покрытый запекшейся кровью, был вытащен на улицу. Но судя по кровавым лужам, били ее на полу в канцелярии. Призыв о помощи пришел из волости слишком поздно. Отряд помчался в путь сразу же, но «лесные братья» уже успели убить председателя исполкома, парторга и сорвать свою садистскую злобу на невинной девушке. И как можно было надеяться поймать их в лесу, где летом трудно найти следы, а перепуганные жители хуторов не хотят ничего знать о бандитах? Начальник отряда отдал приказ возвращаться. Сжав зубы, не помня себя от гнева и ненависти, сели в автобус. Но то был лишь обманный маневр. Вскоре автобус свернул с большей дороги в лес. Всю ночь они цепью в темноте обшаривали лес и только под утро, когда уже ни у кого не оставалось надежды отыскать убийц, когда с юга уже ясно слышались разрывы немецких мин, Эйно натолкнулся на спящих вокруг тлеющего костра людей. Винтовки, гранаты, молочные бидоны, глиняная миска и закопченное ведро... Никакого сомнения — они! Уже один темно-зеленый френч кайтселийтчика на одном из спящих говорил достаточно ясно. Не задумываясь, не колеблясь и даже особенно не целясь, девятнадцатилетний юноша выстрелил в упор по ненавистному мундиру. Выстрелы послужили сигналом для остальных бойцов отряда, а для бандитов это была страшная побудка. Ни один из семи не успел выстрелить в ответ или скрыться в кустах. Трупы оставили на месте. Документы, оружие и боезапас забрали с собой...
Разве у тех, что остались лежать в лесу, не было невест, родителей, братьев, сестер или просто добрых знакомых? Большинство из этих людей, наверное, еще живы, и они все помнят, хорошо помнят и, конечно же, под своим углом зрения. Как же иначе! Их Альфред, или Харри, или Вамбола, или Лембит пал в лесу от руки красных, и подумать только, какое несчастье — за несколько часов до прорыва немцев! Если им теперь сказать, за что так безжалостно перебили тех в лесу, они, конечно, будут вынуждены признать факт, потому что труп секретаря, вытащенный под сиреневый куст, видела своими глазами половина волости. Но ведь не обязательно именно их Альфред, или Харри, или Вамбола, или Лембит сделал это! Парни из истребительного батальона должны были сначала выяснить конкретно, кто убил парторга, кто председателя, а кто бил девушку. Почему же сразу каждому пулю? Какая несправедливость! Велосипедная цепь могла находиться в руке только одного человека. Никогда не мог сделать ничего подобного их Альфред, или Харри, или Вамбола, или Лембит, они, покойнички, мир их праху, никогда и мухи не обидели. Такое мог сделать Виллем Рая, этот пьяница и драчун. Его и только его следовало судить.
Звучит достаточно гуманно, и подход к человеку дифференцированный, как теперь требует эта учительница биологии, кистерская дочка. Приходится в силу необходимости допускать к работе всяких учителей. Но почему именно такая сумела пристроиться к Ирене? Дифференцированный подход к людям! Всемером подкрались убийцы к волисполкому, убили двух отчаянно сопротивлявшихся мужчин и излили остаток своей злобы на беззащитную девушку, у которой тоже, наверно, были родители, близкие родственники и, конечно, этот парторг...
В фашистских ордах могли оказаться сотни тысяч насильно мобилизованных мужчин, которые на протяжении всей войны ни разу не выстрелили в нашего солдата. Но благодаря им были заполнены все седла мотоциклов и все места в кузовах машин. С неукомплектованными дивизиями немецкие генералы не осмелились бы начать наступление на наши города, так же как Виллем Рая не отважился бы в одиночку напасть на волисполком.
При чем здесь чистые глаза? Надо спрашивать без всякого либерализма: на чьей стороне ты был в то время? Какие силы ты поддерживал физически и морально? В чьих интересах использовал ты свою микроскопическую силу в этой битве миллионов? Ведь в конечном итоге недавняя борьба миллионов состояла из борьбы отдельных микроскопических частиц... и у каждого свои глаза!
В душе Урмета кипел праведный гнев. Ему стало жарко в толстом пуловере, он с удовольствием снял бы пиджак, но охотнее всего он сейчас поспешил бы домой, чтобы продолжить разговор с женой.
Вместо этого министр после окончания собрания попросил его в свой кабинет, уже убранный и проветренный. Для Урмета накопилась целая куча срочных заданий. Обсуждение их не заняло бы много времени, но министр поинтересовался состоянием здоровья отца Урмета. Едва ли это была пустая вежливость, ибо сухощавый человечек с желтоватой кожей отнюдь не казался беспечным в отношении своего собственного здоровья и возраста. Замечание Урмета об уходе отца на пенсию вызвало долгие рассуждения насчет опасностей, о которых не должны забывать люди, привыкшие к работе, решаясь на подобный шаг. Да, люди могут проявлять искренний интерес к чужой жизни, если ее обстоятельства в какой-то мере задевают их или напоминают им о них самих.
Урмет попал домой только после восьми.
Дверь в переднюю из большой комнаты была открыта и оттуда виднелся слабый дрожащий свет. Свеча? Странно. С электричеством все в порядке. Во всяком случае, лампочка в передней зажглась.
— Ну, что за вечер при свечах ты тут себе...
Вошедший не закончил своей бодрой фразы. Письменный стол был совершенно очищен от лежавших на нем предметов, только тоненькая белая свечка робко горела, а за свечкой стояла фотография, обрамленная черной лентой. Муж остановился посреди комнаты, склонив голову.
Жена сидела на кушетке, закутав ноги в одеяло, — так же она сидела, когда муж уходил. Просто невероятно, как спокойно, как буднично она сказала:
— Значит, ты узнал еще позавчера.
— Да, днем, за несколько минут до того, как ты позвонила.
— Почему же ты сразу не сказал? Ты иногда бываешь невероятно глуп.
— Может быть, — вздохнул Эйно с необъяснимым чувством облегчения и сел на край кушетки. — Я все раздумывал, как сказать.
— Ты думал... обо мне... И тут я пришла с концерта... Нет, я больше о нем не говорю. Не надо. Ты был прав. Боже мой, как я тебя теперь понимаю! Я ведь знаю, разумом понимаю — ни на что такое он лично не способен. И все-таки, все-таки, когда твоего родного отца... Разве я раньше не сознавала... будто я не знала, что от рук фашистов погибли сотни тысяч ни в чем не повинных людей!
Только на мгновение Эйно овладело желание
