вспомнить, где она оставила ключи. Эйно поглядывал на часы, у него оставалось не так уж много времени. Нужно было попасть в квартиру. Обе женщины смотрели на него с немым вопросом.
Вдруг отворилась дверь квартиры напротив и на лестничную площадку вышла пожилая полная женщина в пестром халате.
— Ключи у меня. Вы их оставили у себя в передней на столике, когда уехали со скорой помощью. Я побежала следом за вами и крикнула, но вы не слыхали. Значит, это правда, что он... И почему хорошие люди гибнут иногда так бессмысленно! Ох, милая, мне вас так жаль, так жаль... Вечером тут были двое каких-то мужчин, спрашивали вас. Они еще заходили несколько раз ночью и звонили. Спрашивали у меня, не приходили ли вы домой. Но вас не было, а что им сказать, я не знала. Ну, видите, все чисто, я вытерла пол мокрой тряпкой, там было немного крови, но счистить пятно со стены я не смогла...
— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны, — нетерпеливо сказал Эйно и провел Валли в комнату.
Соседка последовала за ними. Своей покачивающейся походкой она напоминала утку, которая спокойно, вперевалочку двигается по двору.
— Я тут ничего не трогала, но один из мужчин взял со стола в кухне и унес с собой все принадлежности для чистки оружия. Они тут вас ждали и меня расспрашивали, но я не знала, что им еще сказать. Выстрел-то я слыхала, но дверь ведь была на замке. Когда вы вернулись, тут уже было полно народу. Сосед сверху, Симсон, вызвал скорую помощь... Те двое удивлялись, что вы не сообщили о несчастье по месту работы. Я всплеснула руками: ну что эти мужчины соображают! Тут такое горе, а жена первым делом должна звонить и сообщать, будто они такие чудотворцы, что могут воскресить мертвого. И еще спрашивали про револьвер, кто его взял. Откуда же я знаю!
С того момента, когда, вернувшись с бутылками молока, Валли увидела собравшихся на лестничной площадке перед их дверью жильцов дома, она помнила только отдельные эпизоды. Вяйно — скрюченного, лежащего на полу около стола, кровь, оружие. Сосед Симсон, да, именно он, этот вечно хлопочущий пенсионер, посоветовал убрать револьвер куда-нибудь в надежное место. Сейчас это орудие беды находилось под замком в ящике стола.
За это время Валли с помощью Теа переоделась в маленькой спальне, и они вернулись в гостиную. Урмет не хотел расспрашивать соседку, боясь выдать свое беспокойство, которое могло оказаться совсем необоснованным. Как странно, что тревожное событие ночью имеет один оттенок, утром — совсем другой. Вчера вечером ему и в голову не пришло съездить сюда, на место страшного несчастья, все мысли вращались вокруг женщины, находившейся в состоянии шока. Организация похорон друга и собственное переселение в новую квартиру грозило превратиться в клубок неразрешимых мелочей. Сегодня все это казалось до смешного простым и ответа требовал совсем другой вопрос: почему никто из них вчера вечером не зашел сюда и не подумал о том, что люди, которые согласно закону осматривают место происшествия, заинтересованы в Валли Алликмяэ как свидетельнице?
Теперь нельзя было терять ни минуты на пустую болтовню. Ночь, с ее потрясениями, сменилась трезво деловым утром.
Урмет присел к маленькому письменному столу и взял телефонную трубку. Соседка мгновенно исчезла.
— Что случилось? — спросила Теа, заметившая беспокойство Эйно.
Урмет жестом попросил Теа увести Валли в другую комнату и набрал номер рабочего телефона Вяйно Алликмяэ. Довольно долго никто не отвечал, и Эйно уже искал глазами телефонную книжку, напряженно думая, кого вызвать через дежурного. Слишком ранний был час, да и фамилий сотрудников в этом учреждении он не знал. Вдруг в трубке послышался щелчок и тихий низкий голос спросил, кто звонит.
Эйно проверил номер, а затем быстро заговорил, четко произнося слова:
— Вам звонит Урмет из Министерства просвещения. Нахожусь сейчас в квартире Алликмяэ. Мне нужно было бы поговорить с товарищем, который приходил вчера сюда и спрашивал супругу покойного.
— Почему именно вам он нужен? — спросил голос в трубке так холодно, что Урмет зябко поежился. Странная манера разговаривать — скажет фразу, а за нею звучит какая-то другая, гораздо более важная, смысл которой остается неуловимым.
— Я не знаю, с кем я сейчас говорю...
— А куда звоните — знаете?
— Очень хорошо. Я хочу только сказать, что Валли Алликмяэ ночевала сегодня в моей квартире.
— В вашей квартире? По какому адресу?
Урмет сообщил адрес и умолк, ожидая, нет ли к нему еще вопросов. Молчание в трубке тоже продолжалось, и он уже задумался над заключительной фразой, но голос в телефоне вдруг спросил:
— Почему супруга Алликмяэ ночевала у вас?
— Видите ли... очевидно, она боялась быть ночью у себя дома, и мы беспокоились из-за нее.
На другом конце провода кашлянули:
— Чего она боялась?
Трезвый, сверхтрезвый вопрос. Действительно, чего она боялась? Вчера вечером все казалось понятным. Иначе и не представлялось возможным.
— Вы слышите меня? Чего она боялась?
— Ну, видимо, следует учитывать психическую травму, которая могла углубиться, окажись она вечером снова на месте трагического происшествия. Мы попытались помочь ей перенести первый момент тяжелой потери.
Молчание. Затем новый вопрос:
— Вы что-нибудь еще хотите сообщить?
— Ничего... Больше ничего сейчас сказать не могу. Вопрос похорон выяснится, очевидно, сегодня — когда, где и каким образом.
На другом конце молча положили трубку. В этом крылся некий неуловимый беспокоящий подтекст, который следовало преодолеть путем логических размышлений. Ведь для беспокойства не было никаких причин.
Теа вышла из другой комнаты и остановилась перед Урметом в позе, которая постороннему человеку могла показаться двусмысленной.
— Ты сильно озабочен, Эйно.
Урмет как-то криво улыбнулся и положил руку на хрупкое плечо высокой женщины.
— Со всем можно справиться. Ты славная девочка.
Большой рот Теа болезненно дрогнул, ее серые глаза, окрашенные тенью усталости, смотрели на него с покорной страстью. Заметив это, он сразу убрал руку.
— Жаль, что тебе нужно сейчас идти на работу, Эйно. Мне с тобой так хорошо и спокойно. А она снова плачет. Это ей необходимо. Пусть поплачет.
— Да. Слезы должны принести облегчение.
— Мы сейчас же начнем действовать. Прежде всего попробую заставить ее поесть. Если что-нибудь случится, могу
