утром переезжать.
Валли, узнав, как обстоит дело, попыталась уйти, но общими усилиями удалось объяснить ей, что домой она пойдет лишь утром вместе с Эйно и Теа, а Ирена останется ждать грузчиков. Поздно вечером Ирена дала Валли довольно большую дозу барбамила и уложила ее в задней комнате на широком ложе. Снотворное подействовало очень быстро. После этого они собрались в большой комнате на совещание. В кухонном шкафчике Теа нашла початую бутылку коньяка и попросила налить ей добрую порцию. Когда Эйно принес рюмку и для себя, Ирена вдруг сказала решительно:
— Дайте мне тоже!
— Поверь, это хорошо действует, — поддержала ее Теа. — Мои нервы сейчас так натянуты, что я иначе и не усну рядом с бедной Валли. Но что же это получается: пришельцы захватывают самые удобные места, а хозяевам придется спать на полу?
— Ничего, устроимся, — махнул рукой Эйно.
— Как хорошо, что ты с нами приехала. Я не умею утешать несчастных, мне самой хочется плакать, и жизнь кажется такой ужасной.
— Поверь, Ири, все проходит. Сегодня мы не узнали бы Валли, если б не были в курсе дела. Она будет такой до похорон. Потом жизнь снова начнет в ней пробуждаться, она вернется в круговорот жизни и исцелится. — Теа протянула рюмку. — Налей еще, не действует.
— Надо бы чай вскипятить, — заметила Ирена.
— Не беспокойся, сиди и отдыхай. Эйно, ты выглядишь очень уж подавленным. Давай выпьем.
— Да, — вздохнул Эйно, очнувшись от своих мыслей. — В сорок первом зимой мы строили на Урале алюминиевый завод. Я заболел там дизентерией, да так тяжело, что смерть уже стояла перед глазами. Вяйно выходил меня. Я до сих пор не знаю и, конечно, теперь уже никогда не узнаю, где он доставал белый хлеб и пшено. С едой тогда было трудно. Но я никогда не забуду и тех забавных историй, которые он о себе рассказывал. На самом деле он родом из Нарвы, мать — простая ткачиха... Но в своих рассказах он выступал то как сын капиталиста, то как незаконнорожденный отпрыск русского графа. Если бы все эти истории действительно с ним случались, ему бы уже было сто лет от роду. Иногда я ловил его на анекдоте «с бородой», иногда его захватывающая история вызывала в памяти когда-то прочитанную повесть. Тут все шло в ход. Позже возникли более серьезные темы. Мы оба были довольно начитаны, но он обладал необыкновенной памятью. Пошел ли он вообще по своей настоящей дороге? В последнее время мы мало встречались. Черт знает, почему он стал так пить. Ну, будем здоровы! Может, станет легче.
Ирена поднялась. Ее темные глаза как-то особенно блестели. Видно, на нее подействовал крепкий напиток.
— А я скажу: наших мужей слишком часто суют во всякие дыры, не спрашивая даже, выдержат ли они, просто суют и все. Партийный билет в кармане, анкета чистая — значит, годишься. И еще соблазняют — высокий пост, ответственная должность. Может быть, по мнению некоторых — высокий, но для данного человека это яма, место, где можно задохнуться. Ведь для ответственной работы надо родиться, так же, как и для искусства. Тут нужны талант и смелость. Если человек боится ответственности, нечего мешать другим. А у нас, вместо того чтобы укреплять смелость, часто так запугивают человека, что он уже ничего не отваживается решать.
— Ирена, что ты говоришь? — насторожился Эйно. Он не переносил такого обобщающего критиканства. А спорить ему сегодня не хотелось.
— Жалко мне, что ты потерял Вяйно. И ты потерял его уже задолго до того, как он застрелился.
— Ирис, что ты говоришь? — испугалась Теа.
— Что я говорю? А что я сказала?
— Ты сказала, будто Вяйно покончил с собой, — напомнил Эйно ожесточившейся жене.
— Сам? Это было несчастье, трагический случай. Но кто скажет, где таятся корни случайности? Случай — листок на дереве, но ведь дерево выросло из семени, пустило корни...
— Ну, так мы можем дойти до чистейшего фатализма.
— Эйно, не говори мне сейчас о фатализме. Ты сам сказал, что несчастье с Вяйно случилось из-за водки и... еще и эти кошки. Я говорю о водке. Скажи, почему вообще у нас так много пьют? Почему пил Вяйно? Разве он мало зарабатывал? Разве ему приходилось беспокоится из-за денег или у него дети голодали? Говорят, что из-за этого люди начинают пить. Ничего подобного. Я уверена — Вяйно Алликмяэ было очень трудно.
— Не преувеличивай, Ирена.
— Ири все-таки права, поверь, Эйно, — вмешалась в разговор Теа. — О, только теперь коньяк ударил мне в голову. Ири права. Вяйно в компании всегда держался обособленно. Все мужчины обычно говорят о работе, и чем больше выпьют, тем больше говорят. Как петухи. А у Вяйно всегда только анекдоты, игры, загадки.
— Что же, болтать ему было, что ли? Милые мои, вы можете рассуждать и предполагать очень многое, но поумнеем только завтра.
Валли проспала всю ночь, не сняв даже платья, и утром была еще вялой от снотворного, но уже знала, что ей следует делать. Прежде всего она хотела дома переодеться и затем пойти в центральную больницу. Казалось, сила воли и разум вернулись к ней и она даже стала как-то странно холодна ко всему. Но в передней, надевая пальто, она что-то, видимо, вспомнила и заплакала. Это были первые слезы утраты.
Подруги, тоже со слезами на глазах, привели Валли обратно в комнату и усадили между собой на кушетке, поддерживая с двух сторон. Эйно, не снимая пальто, тихонько опустился в кресло неподалеку от женщин.
— Я была в тот день в ателье... Мы договорились там встретиться.
Трудно было понять, о чем хотела рассказать Валли. Теа протянула ей свой носовой платок, который тут же был пущен в дело.
— Я оформила квитанцию... и ждала-то его всего полчаса... не больше... Но как я на него разозлилась...
— Да, да, Валли, мы все иногда бываем нервными, — сказала Теа, стараясь свести прошлые мелкие неприятности, казавшиеся сейчас такими важными, к их подлинной значимости.
— Никогда... никогда не говорите... несправедливых слов... Никто из нас не знает, что может случиться.
Валли вскоре перестала плакать. Когда отправились в путь, всем было немного легче.
Квартира Алликмяэ на улице Кингисеппа встретила пришедших запертой дверью, и Валли никак не могла
