Ирис, именно ирисы, — ответил Эйно с нежной улыбкой, но его лицо сразу стало озабоченным. — Жаль, у нас в Вана-Сиркла их не выращивали. Боюсь, что старикам захочется привезти оттуда разные другие многолетние цветы, и попробуй им объяснить, что стильно, а что нет.
— Ах, зачем заранее беспокоиться. Там так много земли и свободного места! Интересно, я бы никогда не поверила, что буду жить в таком красивом доме. Просто неловко.
— Неловко? Почему неловко?
Ирена ответила не сразу: ведь в ее скорбный день она сама выразила желание, чтобы они больше никогда не говорили о Пальтсере. Но сейчас она невольно подумала о том, как Пальтсеру живется в общежитии, и от этого возникло, чувство неловкости.
— Видишь ли, Эйно, не все живут в таких условиях.
— Верно, — ответил Эйно после долгой паузы, разглядывая опустевшие книжные полки. — Не все живут в таких условиях. Но что мы можем поделать в данный момент?
— Мы, конечно, ничего.
— А во-вторых, взгляни с моей точки зрения — разве у меня есть все, чего я хотел бы? Ты изучаешь специальность. А я только мечтаю об этом, потому что мне всегда доставался такой воз, что еле сил хватало тянуть.
Целая полка книг по экономике ожидала упаковки. Эйно собирал их в течение многих лет, но успевал лишь перелистать, дальше дело не шло.
— Вот они — стоят и пыль собирают, — прибавил он с глубокой грустью.
Ирена поднялась с дивана и, подойдя сзади к сидяшему в кресле мужу, обвила его шею руками.
— Иногда мне так жаль тебя.
— Но ведь так и есть, Ирис, чего там скрывать. Я не брюзга, но порой горько делается. Не хватает времени ни во что углубиться. И так постоянно. Сначала в ЦК. Ты же знаешь, как меня там заездили, затыкали мною все дырки. После партшколы я сразу решил: как только освоюсь в министерстве, подам документы в политехнический институт. А потом попал на нынешнюю работу. Если б ты знала, что мне пришлось проделать, чтобы хоть как-то ориентироваться в этой каше.
— Значит, этой осенью ты еще не решишься начать?
— Теперь-то я уже знаю, что к чему, и работа более или менее налажена, можно бы попробовать, но...
— Что — но?
— Уже намекают на новое назначение.
— Опять? Куда?
— Совет Министров.
— Послушай, неужели ты не можешь им объяснить? Если так пойдет дальше, ты останешься на административной работе, без специального образования. Что это за перспектива?
— Кому я пойду это объяснять? Да и каким образом, если я сам прекрасно понимаю, что эти перемещения до сих пор были достаточно обоснованы. Когда занимаешься кадрами, неизбежно сам начинаешь понимать и других, кто, так сказать, распределяет кадры. Это не просто. Самые противные типы — те, кто в личных интересах не хотят идти туда, где они больше всего нужны, или сторонятся той работы, на которую они способны. Не хочется быть таким. Не хочется, и все-таки, как видишь, иногда душа болит. А ты говоришь о квартире. Что значит одна квартира! Если мне наваливают на шею кучу служебных забот, имею же я право требовать, чтобы мне облегчили заботы личные. Просто для того, чтобы работать продуктивнее. Я перевезу в город больного отца, у меня будет одной заботой меньше. Это поняли и дали нам квартиру, отвечающую нашим потребностям.
— Ты, конечно, прав, Эйно.
— И все-таки...
— Нет, определенно, ты прав. Меня только беспокоит, что тебя снова переводят. Я знаю, что это значит.
— Пока не следует нигде говорить об этом.
— Ну конечно, я же у тебя не какая-то начинающая жена! — Ирена попыталась шуткой отделаться от трудной темы. Сейчас не время было говорить о тревогах и заботах. Грузчики ведь не станут носить скарб в неупакованном виде. Для них надо подготовить ящики и свертки.
Около шести часов вечера зазвонил телефон. Ирена побежала к нему из другой комнаты. Она боялась, что мужа куда-нибудь вызовут, и готова была соврать, что Эйно Урмета нет дома. Но он уже успел сам взять трубку.
Теа Раус становилась почти невыносимой. Только вчера вечером она полчаса болтала по телефону о том, как продолжалась вечеринка после ухода Урметов и Алликмяэ. Все это, конечно, под вежливым предлогом — узнать, как ее гости добрались домой. Сегодня с ней, видимо, что-то случилось, она говорила так тихо, что Эйно приходилось просить ее повторить сказанное. Но когда в конце концов из ее сбивчивых фраз стала понятна суть известия, Урмет невольно спросил:
— Это правда?
Конечно, правда. Такими вещами не шутят.
Вяйно Алликмяэ уже нет в живых.
Эйно положил трубку на рычаг.
— Что случилось? Сядь же наконец, на тебе лица нет.
Эйно опустился на стул, но там стопкой лежали тетради, и он снова поднялся.
— Теа звонила...
— И что?
— Ужасное несчастье. Алликмяэ...
— Алликмяэ?!
— Вчера вечером он снова пришел к Раусам, совсем пьяный. Сегодня перед обедом стал чистить свой револьвер. Валли была в магазине...
— Он застрелился! — воскликнула Ирена глухо.
— Чистить оружие после того как два дня пил! — Эйно поднялся. Он словно догадался о чем-то. — Эти проклятые кошки!
— Какие кошки?
— Кошки там, на улице. Не будь этих кошек, едва ли он стал бы сегодня чистить пистолет.
Ирена сидела на краю кушетки, обеими руками держась за сердце. Только теперь она поняла, о чем думал этот скуластый человек, когда бормотал свои странные просьбы. Будьте всегда дружны с Валли, никому не говорите об этом, даже Эйно. Это было его завещание.
— Бедная Валли!
— Она сейчас у Раусов.
— Мы сейчас же поедем туда.
— Да. Если ты в состоянии.
— Я? Подумай только, что должна сейчас переживать Валли!
— Она, по словам Теа, не в себе. Мы должны поддержать ее, чтобы она скорее оправилась.
— Да. Поедем скорей.
Они добрались трамваем до центра, втиснулись в переполненный автобус. Пока ехали, каждый думал о своем. Эйно все еще не мог отделаться от чувства злости на водку и кошек, чувства такого мелочного на трагическом фоне смерти. По его мнению, тут завязался
