Я знаю. Только я не понимаю... Если на «Вольта» я пошел по собственной инициативе и позже там новое руководство сочло, что... Но ведь сюда меня направили по письму министра. Все было в порядке. Что же еще? Разве я в чем-нибудь изменился?
— Неужели обязательно вы должны были измениться?
Большей откровенности едва ли можно было ожидать от начальника отдела кадров. Спорить здесь совершенно бесполезно. Робот получил откуда-то задание и выполнял его, выполнял с педантической точностью.
Главный инженер находился в кабинете директора. Оттуда доносился многоголосый хор совещания, и кареглазая, улыбающаяся мамаша Ундла, сидя за пишущей машинкой, предсказала, что ждать придется по крайней мере часа два. Но как раз когда Пальтсер собрался уходить, даже не зная, куда идти и что делать, дверь директорского кабинета, обитая дерматином, распахнулась и главный инженер устремился в коридор. Ему нужно было найти что-то у себя в столе и вернуться на совещание. Тут-то он и заметил стоящего в коридоре Пальтсера.
— Вам все-таки дали расчет, да? — Он резко остановился и впился в Пальтсера своими выпученными глазами.
— Так мне сказали, и я не понимаю...
— Я, черт побери, тоже не понимаю. Сделал все, что возможно. Не вы один. Завод получил особый заказ, не каждому можно его видеть.
— Тогда понятно. Но... я же не закончил опытов.
— Этими опытами, очевидно, вы и привлекли к себе внимание. Болваны всегда бьют кулаком, если чего-нибудь не понимают. Ну, да что там. Я уже говорил там, где мог. Выходит, мое слово в этом деле ничего не стоит. Сейчас мне некогда. Но вы поддерживайте со мной контакт. Позвоните или оставьте свой адрес.
— Я еще не знаю... Я сейчас в общежитии.
— Ох ты, дьявольщина! Ну ладно, как только где-нибудь обоснуетесь, сразу сообщите. Я попробую вас устроить на верное место.
Обещание хорошего человека имеет большую ценность. Оно не поднимет упавшего, но несколько смягчит удар при падении.
На защищенной от ветра улице мартовское солнце играло с сосульками. Редкие капли падали с крыш здания конторы на блестящую ноздреватую полоску льда, намерзшую здесь за несколько дней.
Ясная погода. Свежий воздух. Воздуха отнять никто не может. Только смерть. Вот как ужасна смерть, она не дает человеку даже воздуха. Но человек, который в ясный весенний день вдыхает свежий воздух, с каждым вздохом ощущая, как кислород проникает в кровь, — этот человек жив. У него есть планы. Поначалу самые крошечные: сесть в трамвай и поехать куда-нибудь, где нет поблизости электростанции, где воздух еще яснее и свежее, где, шагая вдоль берега, можно собраться с мыслями, чтобы составить планы побольше. Стоять бездумно, смотреть на суетящихся людей, слушать шум шагов, прислушиваться к рожденному различными скоростями хаосу ритмов, у которого своя цель, своя сумма целей, — этого нельзя себе позволить надолго. Тут ты либо берешь и себе одну из этих целей и начинаешь спешить, спешить, либо идешь и находишь место, где общая сумма различных целей предстает в менее концентрированном виде, где она не так сильно напоминает, что тебя оттолкнули в сторону.
Снова в стороне! Как долго это может продолжаться? Неужели диктатура пролетариата уже не решается ставить себе на службу толковые головы из среды мелкой буржуазии? Раньше она использовала их, и довольно успешно. Она выбирала добровольцев даже из дворян. Что же предпринять, черт побери!
Пронзительно скрежеща на повороте, подошел трамвай. Пальтсер вдруг поймал себя на том, что мысленно произносит: «Что бы ни случилось — мы всегда будем вместе, Таллин!» С горькой улыбкой сел он в трамвай. За тридцать копеек он получил в свое распоряжение парк Кадриорг, свежий воздух и полоску берега, откуда открывался вид на затянутый дымной вуалью город. Крупнейший в республике центр промышленности и науки... Должна же быть в этом городе какая-то фабрика, какая-то мастерская и, конечно же, какая-то комната или хотя бы угол для человека, стоящего на набережной с застывшим на лице гневом, в распахнутом темно-синем пальто, широкие полы которого треплет ветер.
День переезда на новую квартиру — это всегда день, когда обнаруживается и беспощадно уничтожается какой-то ненужный хлам, никчемные книжки, брошюры и бумаги. Удивительно, сколько ненужного накапливается в доме с годами. Бутылочки из-под лекарств, коробочки, обувь, которую не стоит уже нести в починку, лоскутки, возвращаемые заказчику пошивочными мастерскими, вышедшие из моды шляпы, тетрадки, сохранившиеся со времен изучения иностранного языка, вырезки из газет, номера старых журналов... А кухня! Посуда, кастрюли, сковороды. Куда их уложить? А мелочи из ванной комнаты!
Судьбу половины вещей Ирена решила бы сама, если бы одна упаковывала вещи. Но Эйно был близко, а у нее уже выработалась привычка спрашивать его совета, потому что Эйно решал очень быстро и, конечно же, правильно.
— Скажи, что сделать с этим летним платьем, едва ли я буду его носить.
Стоя на коленях, Эйно увязывал очередную пачку книг, ему некогда было даже взглянуть. Но ответ был дан незамедлительно:
— Возьми с собой, оно ведь места не занимает.
— Я тоже так думаю. Пригодится, хотя бы на тряпки.
Через некоторое время в беспомощных руках Ирены оказалась связка ношенных галстуков.
— Выбрасывай!
— Мне тоже так казалось.
Но затем ей на глаза попалась в стенном шкафу пыльная подставка для новогодней елки.
— Оставь ее здесь, она и раньше тут была.
— Была? Какая у тебя хорошая память.
— Во всяком случае не помню, чтобы я делал подставку для елки.
— Ну и пусть остается здесь, как дух дома. А скажи, что мне делать с этим?
Муж бросил быстрый взгляд на изношенные коричневые туфли жены, и тут же последовал приговор:
— К чертям!
Иногда устраивали перекур.
— Каким ты себе представляешь наш будущий сад?
И в этом у Эйно не было никаких колебаний. Выращивать морковь, капусту он не собирается, а если у стариков и проявятся земледельческие склонности, то песчаная почва Нымме сама подскажет им верное направление. В саду нужно посадить неприхотливые и красивые цветы. Известняковые плиты, посыпанная песком дорожка, кое-где даже кустики вереска. Позже надо обязательно построить маленький бассейн — озерцо с естественными очертаниями, а около него посадить ирисы.
— Ирисы? — серьезно спросила Ирена.
— Да, моя
