был задан таким обыденным тоном, что я невольно стушевался.
– А я знаю. Ты боишься, – ответил Нефор, переписывая в тетрадь очередную выдержку из статьи в энциклопедии. – Я тоже боялся, а потом сломал себя. Не перееби я Кота шваброй, кто знает, что было бы. Может, доебывали бы просто словами, а может, и как Шпилевского. Такие твари борзеют, когда не получают отпора. Но мне похуй и на них, и на эту школу. Закончу и забуду нахуй. У нас в братстве с одним строго. Мы не даем себя задирать. Тут привыкли, что если ты волосатый, то тебя чморить можно безнаказанно и за тебя никто не впряжется. Хуй там. Хули терпеть и убегать? Надо выстоять. Да, блядь, будет больно. Да, ты получишь пизды. Но хотя бы себя уважать не перестанешь. Поэтому мне похуй, кто передо мной. Дэн, Кот, Антрацит или Кукушка. Если они быканут, я быкану в ответ. Без вариантов.
Но в остальных случаях Нефор держал нейтралитет. Он не вступался за Шпилевского, когда того пиздили на перемене Кот и Зяба. Не вступался за меня и за других лохов. Он молча стоял в стороне, словно его это не касается. Может, и правильно делал. Я не осуждал его. Лучше быть белой вороной в школе, чем той вороной, которой был я.
Как-то раз он замахался раз на раз с Романом Звонаревым. Тот был больше и крепче, но Нефор не стушевался выйти против него. А началось все с того, что белобрысый решил доебаться до Рыченко на перемене и как бы шутя пихнул его на лестнице в спину. Сергей, с трудом восстановив равновесие, повернулся и ударил Рому по роже, разбив губу. Они забились на махач после уроков, на который собрались посмотреть все старшие классы. Такое зрелище всегда собирало толпу народа. Древний Рим оказался пророком.
Я сразу понял, что у Серого не было шансов. Рома был больше, сильнее и быстрее. Но Серый вышел, и по его спокойному лицу я понял, что он нихуя не боится. Нефор достал Рому только дважды. Один раз въебал по скуле, а вторым ударом разбил нос. Больше он не нанес ни одного удара, а озверевший Роман буквально втоптал его в снег, перемолов лицо в кашу.
Утром опухший Нефор как ни в чем ни бывало пришел в школу, поздоровался со всеми и, чуть подумав, протянул руку Роме. Тот, помешкавшись, пожал её и усмехнулся. Больше они никогда не закусывались, а старшаки предпочитали Нефора не трогать. Потому что он мог залупнуться в ответ, а они любили лишь тех, кто молчал. Как я, Шпилевский или Огурцова.
Однако тогда, первого сентября девяносто девятого года, я еще нихера не знал о своих новых одноклассниках и гадал, каким будет очередной учебный год. Знал лишь одно. Сложностей в нем точно прибавится. Это подтверждал и дохуя важный Кот, который совсем перестал сдерживаться, да и Зяба, все больше и больше погружавшийся в блатной мир. Вчерашние дети постепенно превращались во взрослых: со своими принципами, привычками и желаниями. Лишь я, наверное, остался все тем же, как и год назад.
Возвращаясь домой после школы с Огурцовой, я молчал. Затем, помахав Алёнке, проводил её взглядом до подъезда и вошел в свой. Там, на площадке между третьим и четвертым этажом, бухал Мафон и его уроды.
Я кивнул ему, но Мафон вдруг поманил меня к себе, а когда я поднялся, протянул бутылку водки.
– Ебало порезали вчера на дискаче в центре. Закусился с местными у ресторана, ему перо в бочину и засадили, – хрипло произнес Мафон, делая глоток водки из горла. – Не выжил. На, помяни братишку.
– Я на таблетках. Хуево будет, – соврал я. Мафон посмотрел сквозь меня, чуть подумал и кивнул.
– Потом выпей. Он же свой был, как-никак.
– Ага, – ответил я и, оглядев молчащих старшаков, спустился на свою площадку. Затем открыл дверь, вошел в квартиру и, прислонившись лбом к стене, вдруг понял, что ничего не чувствую. Мне было похуй на Ебало, Мафона, Дрона и остальных. Похуй на всех, даже если они завтра сдохнут в очередном зарубе.
Глава девятая. Все тот же статус.
Некоторые вещи меняются: сиськи Панковой становятся больше, ухмылка Зябы и его смех становятся еще раздражительнее. А что-то, типа моего статуса, остается на месте.
Я не ждал к себе особого или какого-то дружеского отношения после каникул, но мысли о том, что уроды повзрослеют, все же были. Только вот нихуя они не повзрослели, потому что на второй день Кот привычно прописал входящему в школу Шпилевскому поджопник и заржал, когда еврей полетел вперед и врезался головой в закрытую дверь гардероба, где на него еще и дежурные наорали, которым он сосаться помешал.
Зяба так же попытался выхватить у меня из рук пакет с учебниками, но получив неожиданный тычок в грудь, удивленно крякнул. Я, не ожидавший от себя такого, мысленно проклял опрометчивый поступок, потому что Зяба тут же позвал Кота.
– Слышь, Кот, Ворона, кажись, берега попутал, – с угрозой бросил он, сжимая кулаки.
– А, ёбни его и делов-то, – отмахнулся Кот, потроша на входе пиздюков-первоклашек. – Хули вылупился, щегол? Давай лавэ пацанам на обед. Чо? Сам жрать хочешь? Хуй тебе, и так жирный! Бегом, пока ебало не расквасил. Во, красава… Пиздуй отсюда…
– Отвали, – я попытался вырваться, но Зяба, к которому вернулась уверенность, удержал меня на месте.
– Чо, махнемся? Раз на раз? – с надеждой спросил он, но я мотнул головой. – Ссышь, Ворона?
– Чо доебался до него? – поинтересовался входящий в школу Звонарев, но спросил без наезда, для того, чтобы понять, стоит ли подключаться, или Зяба сам справится.
– Борзеет, чмо. Руки распускает. Ворона, ты знаешь, что петушары обычно молчат и терпят. Вот и ты терпи. Давай пакет, я учебник забыл, – хохотнул он, заставив меня скривиться. И вновь в груди забурлила злость. Может, выйти с ним раз на раз? Выплеснуть её или убить его нахуй, чтобы другим жизнь не отравлял? И злость исчезла, уступив место страху и трясущимся ногам, что тут же заметил Зяба. – Чо ты менжуешься? Давай пакет.
– Нет.
– Пизды ща дам!
– Отъебись, – рявкнул я. Зяба снова опешил, а потом резко, без замаха врезал мне кулаком по скуле. Удар был не то чтобы сильный, но неожиданный, поэтому я грохнулся на пол и мотнул головой, пытаясь прийти в себя.
– После уроков за школой, чмо, – процедил Зяба, пнув меня ногой в бедро. Кот, хихикнув, показал мне язык и поплелся
