— Спасибо, друг! — с чувством воскликнул Арзу, крепко пожимая его руку и обнимая на прощание. — Спасибо!
* * *
Мачиг обычно просыпался ни свет ни заря. Он садился у входа в землянку и затягивал мелодию зикра. В то утро, когда умер Данча, он сидел на своем привычном месте, уткнувшись головой в колени, и даже не заметил, как к нему подошел Мовла в сопровождении высокого незнакомого человека.
— Я центороевец, — сказал незнакомец. — Васал из Гати-Юрта попросил меня передать тебе это письмо. — И протянул пакет.
В коротком разговоре выяснилось, что центороевец прибыл с последней партией. Не успели Мовла и гость отойти от землянки, как Мачиг опрометью бросился к Маккалу. Но тот был занят умершим Данчой. Мачиг набрался терпения и решил ждать.
Когда возвращались с кладбища, Мачиг попросил Маккала задержаться.
— Вот, от Васала, — Он вынул из-за пазухи письмо. — Прочти.
Маккал развернул сложенный вчетверо пожелтевший лист грубой бумаги:
"Да пошлет тебе Бог утешение, прими от нас братский салам, наш дорогой брат Мачиг!
Шлем мы также салам и поклон нашим братьям Арзу, Маккалу, Чоре, Али, сестре Зазу, детям…
Брат мой, Мачиг, после разлуки с тобой и аул, и весь свет кажутся мне пустыми. Каждый день я вижу ваш опустевший двор, где вы ходили, и сердце мое сжимается от боли. Вы уехали, и жизнь наша стала еще горше, неизвестность мучает нас, тоскуют по вам высокие горы, плачут зеленые леса. Мы не получаем от вас вестей, не знаем даже, живы ли вы?
Что случилось с вами? Какова ваша участь? Как доехали? Все ли так хорошо, как говорили? Трудно поверить в счастье вдали от родины, и все-таки от души желаем вам мира и покоя. Я знаю, Зазу будет очень скучать по дому. А как там Зару, Кюри? Как поживает семья Ибрагима? Знать бы нам, что у вас все хорошо, так от сердца печаль отлегла бы…"
Горло Мачига сдавила спазма, часто-часто заходил его острый кадык. Перед ним словно живые встали жена и дети…
"…Прошло четыре месяца, как вы уехали, а у нас все по-старому. Только жизнь с каждым днем становится труднее и невыносимее. Произошел неприятный случай. Тоза Акмурзаев из Харачоя объявил себя имамом и поднял несколько аулов. Но власти легко расправились с ними. Многих арестовали. По этому поводу ходят разные слухи, но правду никто не знает. Люди ждут вестей от вас. Если вы хорошо устроились, то и они последуют за вами. В противном случае все решили погибать на родной земле. Лично я аул не покину. Один раз я уже оставил родину, и горы стали моим вторым домом, а чеченцы родными братьями.
Год нынче засушливый, но ты, Мачиг, не тревожься, на твоем поле хороший урожай. Я уже два раза делал прополку. Вокруг дома поставил новую ограду. Кто знает, может, ты еще вернешься, тогда все это тебе понадобится. Если не вернешься до осени, то я кукурузу уберу и засыплю в сапетки.
Передай Чоре и Али, что и у них дома все благополучно. Пусть не беспокоятся за своих — в беде не оставим. Помните Нуркиши и Маду? Так вот, они не поехали за вами и живут припеваючи.
Все новости изложил. Других нет. Пиши о себе. От всех нас, от родных гор братский салам всем аулъчанам и землякам.
Тоскую и проливаю слезы по братьям своим, остаюсь всегда ваш
Васал, сын Лапи, из Гати-Юрта".
Маккал сложил письмо и вернул Мачигу.
— Добрая душа у Васала, — сказал Маккал. — Он страдает. Но если бы он знал, в каком мы оказались положении…
До Мачига его голос доносился словно издалека. Тоска, горе вдруг согнули Мачига.
— Не раскисай, мой храбрый волк! — Маккал хлопнул его по плечу. — Родные леса, высокие горы. Эх, Мачиг, нам бы сейчас пополоть кукурузу, покосить траву, съесть сискал, запивая родниковой водой…
— Валлахи, Васал мне говорил, много раз говорил: "Куда ты, Мачиг, едешь, что ты потерял в Хонкаре…"
— Не только Васал, многие так говорили, — прервал его Маккал.-
А вам тогда как будто уши заложило. Но что было, то было.
Теперь уже не стоит ворошить прошлое. Да и слезы делу не помогут. Ну-ка, Мачиг, разогнись! Подними голову да закрути обвислые усы. Не унывай и шагай смелее. Пробьемся! Найдем свое счастье.
Мачиг покачал головой.
— Ты иди, Маккал. Я пока посижу, отдохну…
Мачиг остался один. Так ему было лучше. Никто его не видит, и можно полностью отдаться тяжелым раздумьям. Он долго вертел в руках письмо Васала, разглядывая арабские знаки, в которых ничего не понимал. Но оно было ему дорого. В письме он видел не чужие знаки, а родные горы, зеленые хребты и густые леса.
Слышал журчание родников, шелест кукурузных полей, видел заброшенный двор, калитку, осиротевший домик с забитыми окнами. Слышал, как говорит Васал, странно коверкая чеченские слова…
Затем вспомнился Данча, и его тихий голос: "…Помнишь, Мачиг…"
Так он сказал? Да, так и сказал: "…Помнишь, Мачиг…" Эх, Данча, Данча… удалая голова…
Мачиг сидел, обхватив голову руками. Он не торопился обратно в лагерь — тяжело, невыносимо было смотреть на измученных голодом и болезнями людей. Бежать хотелось, куда глаза глядят.
А куда бежать — кругом все чужое: город, земля, люди. Одно и осталось — уединиться где-нибудь и помечтать. Мачиг и тому рад. Бурная река, что бежала внизу, напомнила Аксай, а далекий хребет — родные Черные горы. Нет, почему же ему не сиделось дома? Родной аул, родные горы, всех близких оставил и сюда вот приехал. А жена предупреждала, люди предостерегали. Все говорили: "Мачиг, у тебя есть плечи, а на плечах имеется голова. Подумай!" Нет, не подумал старый ишак. Плечи-то были.
На плечах сидела голова, наполненная чужими мыслями… И Мачиг приехал.
"Помнишь, Мачиг…" Эх, Данча, Данча… Ну как же не помнить.
Тот день на базаре в Орза-Кале… И товарища твоего Алху…
Горячий он был, словно пламя. Кричал, дураками называл тех, кто едет. Правильно называл. И я дурак был. Глупее старого ишака.
Но и ты, Данча, приехал сюда. Ладно, тебя старшие заставили.
А его, Мачига, никто не заставлял. Сам решил. Нет, шайтан попутал. Семью увез, теперь ее почти и нет. Четверых Аллах забрал. Как тогда Зазу плакала! А самая младшая? Какой она крик подняла. Мачиг и сейчас его слышит, никогда не забудет.
Теперь Зару скоро умрет. Мачиг подумал об этом спокойно, и ничего в нем не шевельнулось. Казалось, он давно уже смирился с таким исходом. И если, придя домой, застанет Зару мертвой, то не опечалится, а наоборот, подумает, что так для нее даже лучше. Но закипит внутри и ударит в голову сознание того, что никто другой, а только он виноват во всем и смерть всех его детей лежит теперь на его совести. И страшнее такой вот пытки Аллах придумать не мог.
Мучительно видеть страдания Зару, как она тает, угасает на глазах. Сердце Мачига словно сжимали раскаленными щипцами.
Кюри стал мрачнее черной тучи и теперь избегает его. Если и разговаривает, то через силу… Что же, он прав, Мачиг сына не осуждал…
Ах, какой большой и великий человек этот Мачиг! Настоящий мужчина, хозяин, глава семьи… Пять слов произнес в родном доме у родного очага он в ту ночь. Всего только пять. А сколько жизней унесли эти пять слов? Лучше бы ты, Мачиг, оставался тогда маленьким и незаметным Мачигом, а не большим и великим…
"Помнишь… Мачиг…"
Данча, Данча… Мачиг, печально качая головой, смотрел вниз на реку и видел… Аксай…
Вот так сидел и думал несчастный Мачиг. Думал о том, что принесет день следующий. Ясный, солнечный, южный для местных жителей, но хмурый и беспросветный для него и для его земляков.
Над тем же думали и все переселенцы. А вот правительства двух государств не спешили с решением судьбы отверженных. Летели письма: Стамбул — Тифлис — Петербург. И обратно. Без конца…
Было среди них и такого содержания:
"Эрзерумскому вали[93] Императорскому Комиссару генералу Нусрет-паше.
Господин Комиссар!
Я узнал, что одна часть эмигрированных чеченцев должна жительствовать в Ване, Муше и Джиджи. Устройство чеченцев в этих местностях противоречит точной статье, заключенной нашими уважаемыми правительствами. Вследствие этого устройства, содержание которого было сообщено официально кавказским властям его сиятельством генералом Игнатьевым, министром России в Константинополе, эмигрированные чеченцы должны быть колонизированы за Эрзинганом и Диарбекиром. Кроме того, Ван, Муш и Джиджи ближе к нашей границе. Я должен официально протестовать против устройства чеченцев в указанных местах, а также вообще против всякой колонизации чеченцев в пашалыках, пограничных с Россией, таких, как Трапезунд, Карс, Ван, Баязет. Ибо в таком случае колонизация будет иметь более близкое место к нашей границе, чем Диарбекир или Эрзинган. Ни одна партия еще не покинула Эрзерум, почему я и спешу доставить Вашему Сиятельству сие разъяснение.
