казацкий манер, оставляя на них сельди, и объявляли свои повстанческие отряды казацкими, подчиненными полковнику и наказному гетману Ивану Золотаренко и через него гетману Гетманщины Богдану Хмельницкому.
– Они так же, как и украинцы, не хотели барщины, оброков от правительства царского, – пояснили посольские дьяки.
– Понятно, – Тишайший возвысил голос. – Ай да Иван, мой верный подданный, во дворянство определенный мной. Властью обличенный, и милость получивший царскую…
Такой поворот событий очень не понравился царю Тишайшему. Через посольских дьяков московские послы в Гетманщине распоряжением царя начали давить на Богдана Хмельницкого, чтобы тот подавил на своего любимца Ивана Золотаренко, а еще лучше – отозвал бы его из Белоруссии. Ведь как это оно происходит не на благо Москвы: почему белорусы признают превосходство наказного гетмана Золотаренко, украинского гетмана Хмельницкого, а не российского царя-батюшки Тишайшего?!
А осенью года Иван Золотаренко вновь двинул свой корпус под Старый Быхов, который так и не удалось взять ему всего год назад. А ныне город покорился без боя отважному полководцу 25-тысячного войска. А 17 октября 1655 наказной гетман Иван Золотаренко мистически погиб от пулевого ранения прямо в казацкое сердце. Как же это могло произойти, если пули его не брали, если он был от них заговоренный?.. Значит, кто-то знал, что убить его можно только мистической серебряной пулей значительного веса и объёма – прямо в сердце атамана, который просто обязан быль стать сначала Великим Гетманом Белой Руси, а потом после «батьки Хмеля» и Великим Гетманом Малой Руси…
Откуда было Ивану Золотаренко, что за день до его триумфального въезда в Старый Быхов органиста местного костела Томаша, самого опытного и меткого стрелка в литовских землях вызвал к себе ксендз местного костела для отливки мистической серебряной пули, которой надобно было сразить наказного гетмана Ивана. Ксендзу доверил тайну жизни и смерти через серебряную пулю, пущенную прямо в сердце полковника Ивана, другой полковник Константин, понявший, что ему не видать гетманства Белой Руси, как своих ушей. А ксендз рад стараться, вот и вызвал лучшего стрелка Литвы, латинянина Томаша для отливки пули, предназначенной православному Ивану.
В старинном костеле Старого Быхова в подвале были две тайные двери, которые надо было открыть, чтобы через систему узких коридоров за железною дверью попасть в большую комнату со стрельчатыми сводами, где в камине пылал огонь. Против камина стоял стол, на котором ярко сияла золоченая чаша, а над нею простирало руки небольшое распятие из черного дерева. В углу при слабом свете, на скамье лежали приготовленные ксендзом железные инструменты, несколько щипцов разного размера. У камина ксендз раздувал уголья, на которых стоял закрытый тигель. За столом сидел иезуит, против него стоял бледный взволнованный стрелок Томаш.
– Что, сын мой, решился на святое дело? – спросил иезуит.
– Какое же это святое дело, если надобно убить человека с живой человеческой душой.
– Православного, не нашей веры полковника, который в нашей земле прославился неслыханной жестокостью, – спокойно пояснил иезуит, – что тебя смущает, Томаш.
– Не хочу убивать, да и страшно, святой отец, дело это нечистое. Грязное это дело. Смертный грех на душу принимать не хочется.
– Не твое дело рассуждать о грехе, Томаш. Духовенство дела нечистого предлагать не станет. Верь, это подвиг героя, так Самсон избивал филистимлян… Или боишься дать промах и попасться в руки казаков?
– Да я в тридцати шагах не промахнусь по воробью, попаду в пуговицу воину…
– С твоей стороны один удачный выстрел – и ты прямо попадаешь в рай: святейший папа в Риме тут же отпустит все грехи твои, и прошедшие, и будущие; твой сын будет богат, воспитан, как сын герцога, и со временем прославит и успокоит твою старость. Вспомнишь меня, счастливый отец, и сам посмеешься своей сегодняшней нерешительности…
– Так, если доживу…
– Понимаю: ты боишься последствий выстрела? Мы же не выдадим тебя и никто не догадается о выстреле… Видишь, здесь на угольях плавится самое чистое в мире серебро… Я из него отолью тебе мистическую пулю, которая поражает невидимо, неслышно… Откуда выстрел – неизвестно… Никто выстрела не услышит и стрелка не увидит…
– Неужели?
– Что ж, решаешься?..
– Почему ж не решиться, если мне грехи прошлые, настоящие и будущие будут отцами церкви, папой Римским отпущены… И сын будет богат и знамени через дело, порченное духовенством его родителю…
– Сын мой! Верь мне, нет твоих грехов, скоро настанет великая минута, молись!..
Все трое стали на колени иезуит начал читать молитву. Иезуит взял из темного угла и положил на стол железную форму для пули, вынул осторожно тигель и приказал Томашу молиться усерднее. Томаш, на коленях, скрестив на груди руки, опустил голову и читал молитвы. Слышал, как расправленное серебро с шипением вливалось в форму, как вынутая пуля брякнула в чашу и звонко заходила по гладкому дну. Стрелок машинально повторил за иезуитом страшные клятвы и опомнился тогда, как иезуит и ксендз приказали ему встать, положили ему на ладонь блестящую серебряную пулю, испещренную латинскими словами проклятия, и запели протяжно. Крепко сжал стрелок Томаш в руке серебряную мистическую пулю и пошел домой…
О том, что и как произошло с Иваном Золотаренко, существует несколько версий. И все эти версии Тишайший царь захотел услышать от послов в присутствие вызванных в царские палаты Кремля патриарха Никона и митрополитов, а также близкого круга думных бояр. Сбор был назначен в связи с угрозой вступления в русско-польскую войну Швеции и Крыма. Но сперва Тишайший решил всё узнать о гибели своего верного союзника, на которого он возлагал самые большие светлые надежды после измены полковника Поклонского.
Сначала посол из Белой Руси изложил слово в слово наиболее достоверную версию гибели нежинского полковника и наказного гетмана Ивана, что нашло отражение в летописной «Истории русов или Малой России», составленной, архиепископом Могилевским Георгием Конисским. Согласно посольскому рассказу всё произошло следующим образом. Когда бравый полковник Иван Золотаренко триумфально въезжал в Старый Быхов, то с колокольни сверху раздался выстрел, сразивший гетмана наповал, ибо пуля попала прямо в его сердце. Казаки тут же схватили стрелка, им оказался органист местного костела, служитель костела Томаш.
Царь внимательно посмотрел на посла и спросил, твердо и прямо глядя тому в глаза:
– Как же выяснили, что стрелял органист?
– Мне передали свидетели гибели Золотаренко, что «прогремел громкий выстрел», казаки обернулись на выстрел и увидели человека с ружьём. Этот Томаш был невероятно испуган, бледен был, как полотно, пока его тащили вниз, он плакал и кричал, что его обманули…
– Кто его обманул, – спросил свистящим шепотом Тишайший, – договаривай, кто и как обманул этого меткого стрелка…
Посол пожал плечами
